Это было тогда, Рауль, когда я отворачивалась от вас, когда
вы пытались привлечь мое внимание на сцене или в коридорах. Вот почему я делала
вид, что не узнавала вас. Тем временем мои уроки с Голосом приводили меня в
божественный восторг. Никогда раньше я не была так одержима красотой звука. И
однажды Голос сказал мне: «Теперь идите, Кристина Доэ: вы можете дать
человеческим существам немного небесной музыки!» В тот вечер состоялось
гала-представление. Почему Карлотта не пришла тогда в Оперу, не знаю. Как бы то
ни было, я пела, пела в таком приподнятом настроении, какого не знала раньше. Я
чувствовала в себе такую легкость, как будто мне дали крылья. Моя душа была
словно в огне, и в какой-то момент я даже думала, что она покинула тело.
– О Кристина, мое сердце трепетало с каждой нотой, которую
вы пропели в тот вечер! – воскликнул Рауль, и его глаза стали влажными при этом
воспоминании. – Я видел, как слезы текли по вашим бледным щекам, и плакал
вместе с вами. Как вы могли петь в таком состоянии?
– Я почувствовала слабость, – сказала Кристина, – и закрыла
глаза… Когда я их открыла, вы были рядом со мной. Но Голос был там же, Рауль! Я
испугалась за вас и потому засмеялась, когда вы напомнили мне о нашем детстве.
Но, к сожалению, никто не может ввести в заблуждение Голос. Он узнал вас и стал
страшно ревновать. В течение следующих двух дней он устраивал мне ужасные
сцены.
«Довольно, – сказала тогда я. – Завтра я еду в Пер-рос на
могилу моего отца и попрошу мсье Рауля де Шаньи поехать со мной». – «Делайте,
как хотите, – ответил Голос, – но я тоже буду в Перросе. И знайте, Кристина,
что где бы вы ни были, я всегда буду там же. Если вы еще достойны меня, если не
лгали мне, ровно в полночь я сыграю „Воскрешение Лазаря“ на скрипке вашего отца
на его могиле».
И вот почему я написала то письмо, которое привело вас в
Перрос, Рауль. Как я могла позволить, чтобы меня полностью обманули? Поняв,
насколько личными были заботы Голоса, я стала подозревать какой-то обман. Но я
уже была неспособна думать о себе: Голос полностью контролировал меня. Ведь у
него было все, чтобы легко обмануть невинную душу, подобную мне!
– Но вы же вскоре узнали правду! – воскликнул Рауль. –
Почему вы немедленно не ушли от этого отвратительного кошмара?
– Почему, Рауль? Уйти от этого кошмара? Вы не понимаете!
Кошмар не начался для меня, пока я не узнала правду! Тише! Тише! Я вам ничего не
говорила… И теперь, когда мы покидаем небеса и возвращаемся на землю, пожалейте
меня, Рауль, пожалейте. Помните тот вечер, роковой вечер, когда Карлотта,
вероятно, чувствовала, что ее превратили на сцене в отвратительную жабу, и
начала квакать, будто провела всю свою жизнь в болоте, вечер, когда разбилась
люстра и Опера погрузилась в темноту? Тогда погибли и были ранены люди…
Моя первая мысль, когда произошла катастрофа, Рауль, была о
вас обоих, о вас и о Голосе, потому что в то время вы оба были равными
половинами моего сердца. Я немедленно успокоилась относительно вас, поскольку
увидела вас в ложе брата и знала, что вы вне опасности. Что касается Голоса, то
он сказал мне, что будет на представлении, и я испугалась за него; да,
испугалась, как будто это был обычный человек, способный умереть. Я подумала:
«Боже мой! Люстра могла раздавить Голос!» Меня охватила паника. Я готова была
бежать в зрительный зал и искать Голос среди убитых и раненых. Но затем мне
пришла в голову мысль, что, если с Голосом ничего не случилось, он должен уже
быть в моей артистической комнате. Я поспешила туда и умоляла Голос дать мне
знать о своем присутствии.
Ответа не было, но вдруг я услышала протяжный,
душераздирающий стон, который так хорошо знала. Это был стон Лазаря, когда при
звуке голоса Иисуса он открывает глаза и опять видит свет. Я слышала жалобное
пение скрипки моего отца. Я узнала его стиль, который когда-то зачаровывал вас
в Перросе, Рауль, и пленил в ту ночь на кладбище. Затем раздался радостный,
победный крик жизни, исходивший от невидимой скрипки, и Голос наконец сделался
слышимым, он пел: «Приди и верь в меня! Те, кто верит в меня, будут опять жить.
Иди! Те, кто верит в меня, не могут умереть».
Я не могу сказать вам о впечатлении, которое эта музыка
произвела на меня, когда он пел о вечной жизни, в то время как под той же
крышей умирали люди, раздавленные упавшей люстрой. Я чувствовала, что он
приказывает мне встать, идти к нему. Он удалялся, и я следовала за ним:» «Приди
и верь в меня!» Я верила в него, я шла… К моему изумлению, артистическая
комната становилась все длиннее и длиннее, пока я шла. Это, вероятно, был
эффект зеркала, конечно, передо мной было зеркало. Затем вдруг я обнаружила,
что нахожусь вне комнаты, не зная, как оказалась там и» – Что? – резко остановил
ее Рауль. – Не зная как? Кристина! Кристина! Вы должны были попытаться прервать
ваше сновидение!
– Это был не сон. Я действительно не знаю, как все
произошло. Поскольку вы однажды были свидетелем моего исчезновения из
артистической, может быть, вы объясните это, но я не могу. Помню только, что
стояла перед зеркалом, потом вдруг перестала его видеть. И зеркало, и моя
комната исчезли. Я оказалась в каком-то коридоре. Испугавшись, я пронзительно
закричала.
Вокруг меня была темнота. Лишь вдали тусклый красный свет
освещал угол стены, где пересекались два коридора. Я опять закричала. Мой
собственный голос был единственным звуком, который я слышала, потому что пение
и игра на скрипке прекратились. Вдруг в темноте рука, или, скорее, что-то
холодное и костлявое, крепко схватила мое запястье. Я закричала еще раз. Рука
обвила мою талию, и меня приподняли над землей. Несколько мгновений я в панике
сопротивлялась. Мои пальцы скользили по сырым камням, но не могли ухватиться
задних. Затем я замерла, чувствуя, что умираю от ужаса.
Меня несли в сторону красного света. Когда мы приблизились к
нему, я увидела, что меня держит мужчина, одетый в большой черный плащ и маску,
которая скрывала его лицо. Я предприняла последнее усилие: мои руки и ноги
стали ватными, мой рот вновь открылся, чтобы закричать, но рука закрыла его,
рука, которую я чувствовала на губах, на моем теле, – она пахла смертью! Я
потеряла сознание.
Не знаю, как долго продолжался мой обморок. Когда я
очнулась, мужчина в черном и я все еще были в темноте, но тусклый фонарь на
полу теперь светил на бьющий фонтан, вделанный в стену. Вода стекала вниз по
стене и исчезала под полом, на котором я лежала. Моя голова покоилась на колене
мужчины в черном плаще и маске. Он протирал холодной во дои мои виски заботливо
и нежно, что показалось мне еще более ужасным, чем жестокость, которую он
продемонстрировал, унеся меня из артистической комнаты. Его руки легко касались
меня, но от них все еще исходил запах смерти. Я сделала слабую попытку
оттолкнуть их и спросила: «Кто вы? Где Голос?» Его единственным ответом был
вздох.
Вдруг я почувствовала теплое дыхание на лице и в темноте
смутно различила белые очертания. Я была удивлена, услышав веселое ржание, и
прошептала: «Цезарь!» Мужчина поднял меня в седло. Я узнала Цезаря, белую
лошадь из «Пророка». Я обычно баловала ее, подкармливая. Однажды за кулисами
прошел слух, что Цезарь исчез, якобы был украден призраком Оперы. Я верила в
Голос, но никогда не верила в призрак и теперь вздрогнула, подумав, не стала ли
я его узницей. Про себя я умоляла Голос помочь мне, потому что не могла даже
представить себе, что Голос и призрак – одно и то же! Вы же слышали о призраке
Оперы, не правда ли?