Кристина покачала головой:
– Нет, против Эрика ничего нельзя сделать. От него можно
только убежать!
– Тогда почему, если вы могли убежать от него, вы вернулись
обратно?
– Потому что должна была сделать это. Вы поймете это, узнав,
как я покинула его дом.
– О, я ненавижу его! – закричал Рауль. – А вы, Кристина?
Скажите мне… Скажите мне это, чтобы я смог дослушать конец этой невероятной
истории. Вы его тоже ненавидите?
– Нет, – ответила она просто.
– Тогда почему вы говорите все это? Вы, очевидно, любите
его, и ваш страх, ваш ужас – все это любовь особого рода. Рода, которого вы не
допускаете, – с горечью произнес Рауль. – Любовь, которая вызывает нервную
дрожь, когда вы думаете о ней. Можно представить – мужчина, который живет в
подземном дворце. – И он засмеялся презрительно.
– Вы хотите, чтобы я вернулась? – спросила она резко. –
Будьте осторожны, Рауль. Я уже сказала, что если опять окажусь там, то обратно
не вернусь никогда.
Воцарилась напряженная тишина.
– Прежде чем я отвечу, – сказал наконец Рауль медленно, – я
хотел бы знать, какие чувства вы испытываете к нему, поскольку вы не ненавидите
его.
– Ужас! – воскликнула Кристина и произнесла это слово так
громко, что оно утонуло в воздухе ночи. – Это самое худшее, – продолжала она с
растущей напряженностью, – он страшит меня, но я не ненавижу его. Да и как я
могу ненавидеть его, Рауль? Представьте, каким он был, на коленях, в своем
подземном доме у озера. Он обвинял, проклинал себя, просил меня простить его.
Он признался в обмане. Сказал, что любит меня. Он положил к моим ногам свою
огромную, трагическую любовь. Он похитил меня из-за любви, но он уважал меня,
раболепствовал передо мной, он жаловался, плакал. И когда я встала и сказала
ему, что могу лишь презирать его, если он немедленно не вернет мне свободу, я
была удивлена, услышав от него предложение: я могу уйти, когда мне захочется.
Он хотел уже показать мне таинственную тропинку. Но он тоже встал, и тогда я
поняла, что, хотя он не ангел, дух или привидение, он все же Голос, потому что
он запел! И я стала слушать», и осталась.
Мы ничего не сказали больше друг другу в тот вечер. Он взял
арфу и начал петь мне любовную песню Дездемоны. Моя память, напомнившая мне,
как пела ее я сама, заставила меня устыдиться. Музыка обладает магической силой
устранять все во внешнем мире, за исключением звуков, которые проникают прямо в
сердце. Мое странное приключение было забыто. Голос опять пробудил меня к
жизни, и я следовала за ним, восхищенная, в его гармоническое путешествие. Я
принадлежала к семье Орфея! Я прошла через горе-радость, мученичество,
отчаяние, блаженство, смерть, триумфальные свадьбы. Я слушала. Голос пел. Он
пел какие-то незнакомые мелодии, и эта музыка создавала странное впечатление нежности,
томления и покоя, волновала душу, постепенно успокаивая ее, вела на порог
мечты. Я заснула.
Проснулась я в кресле в простой маленькой спальне с обычной
кроватью из красного дерева. Комната была освещена лампой, стоявшей на
мраморной вершине старого, времен Луи-Филиппа, комода. Где я теперь? Я провела
рукой по лбу, будто хотела отогнать дурной сон. К сожалению, не потребовалось
много времени, чтобы понять: я не сплю. Я была заключенной и из спальни могла
выйти только в очень уютную ванную с горячей и холодной водой. Вернувшись в
спальню, я увидела на комоде записку, написанную красными чернилами. Если у
меня и были какие-либо сомнения относительно реальности того, что произошло,
эта записка полностью их развеяла.
«Моя дорогая Кристина, – говорилось в ней, – вы не должны
беспокоиться о вашей судьбе. В мире у вас нет лучшего или более уважающего вас
друга, чем я. В настоящее время вы в этом доме одни, в доме, который
принадлежит вам. Я ушел сделать кое-какие покупки и, вернувшись, принесу
простыни и другие личные вещи, которые вам, возможно, понадобятся».
«Совершенно ясно, я попала в руки сумасшедшего! – сказала я
себе. – Что станет со мной? Как долго этот негодяй намеревается держать меня в
этой подземной тюрьме?» Я бегала по комнате в поисках выхода, но не нашла его.
Я горько упрекала себя за глупое суеверие и невинность, с которой я приняла
Голос за Ангела музыки, когда слышала его через стены моей артистической
комнаты. Любой, позволивший себе подобную глупость, мог ожидать ужасных
катастроф и знать, что полностью заслужил их. Я чувствовала себя так, словно
исхлестала сама себя. Я смеялась и плакала одновременно. Именно в таком
состоянии нашел меня Эрик, когда вернулся.
Постучав три раза о стену, он спокойно вошел через дверь,
которую я не смогла обнаружить. В руках у него был ворох коробок и пакетов. Он
не спеша положил их на кровать, пока я ругала его и требовала, чтобы он снял
свою маску, если по-прежнему утверждает, что она скрывает лицо благородного
человека. Он ответил с большим самообладанием: «Вы никогда не увидите лица
Эрика».
Затем Эрик сделал мне выговор за то, что я до сих пор еще не
умылась и не причесалась, и соизволил проинформировать меня, что уже два часа
пополудни. Он дает мне полчаса, сказал он, заводя часы, и затем мы пойдем в
столовую, где нас ждет отличный завтрак. Я была голодна. Хлопнув дверью, я
пошла в ванную комнату, приняла ванну, предусмотрительно положив рядом с собой
ножницы: я решила убить себя, если он вдруг перестанет вести себя как
благородный человек.
Холодная вода в ванне улучшила мое состояние. Я благоразумно
решила больше не оскорблять Эрика, даже польстить ему, если необходимо, в
надежде, что он, возможно, скоро освободит меня. Эрик сказал, что хочет
успокоить меня, рассказав о своих планах в отношении меня. Он слишком
наслаждался моим обществом, чтобы лишить себя его немедленно, как сделал это
накануне, увидев на моем лице выражение страха и возмущения. Я должна понять,
сказал он, что нет никаких оснований бояться его. Он любит меня, но будет
говорить об этом только тогда, когда я разрешу это. Остальное время мы будем
уделять музыке.
«Что вы имеете в виду под остальным временем?» – спросила я.
– «Пять дней», – ответил Эрик. – И после этого я буду свободна?» – «Вы будете
свободны, Кристина, потому что за эти дни вы научитесь не бояться меня, и тогда
вы вернетесь, чтобы увидеть вновь бедного Эрика».
Он сказал эти последние слова тоном, который глубоко тронул
меня. Мне послышалось в нем такое отчаяние, что я посмотрела на прикрытое
маской лицо своего похитителя с состраданием. Я не могла видеть за маской его
глаза, и это усиливало странное чувство тревоги, возникшее у меня, особенно
когда я заметила одну, две, три, четыре слезы, сбежавшие вниз на край его плаща
из черного шелка.
Эрик жестом пригласил меня к столику в центре комнаты, где
прошлой ночью играл для меня на арфе. Я села, чувствуя себя сильно
обеспокоенной, но с аппетитом съела несколько раков и куриное крылышко, запивая
все это токайским вином, которое он лично привез из подвалов Кенигсберга,
которые часто посещал Фальстаф. Однако сам Эрик не ел и не пил. Я спросила,
какой он национальности и означает ли имя Эрик, что он скандинавского
происхождения. Он ответил, что у него нет ни имени, ни родины и что он взял это
имя случайно. Я поинтересовалась, почему, если он любит меня, он не нашел
другого способа сообщить мне это, кроме как забрав в подземелье и заключив в
тюрьму.