В толпе раздался смех. Откуда-то появился секретарь,
подвязанный красным кушаком, схватил торговца за шиворот и потащил его к
лестнице.
— Ах ты, бесстыдник! Сейчас я тебе все зубы
пересчитаю! — пригрозил он.
Почему они смеялись? Ведь слова продавца кофе ничем не
отличались от того, что сказал мулла.
Хурие-ханым исступленно рыдала. Скандал принимал такие размеры,
что я готова была ценой жизни уладить дело.
— Хорошо, хорошо! Пусть будет так, как вы хотите.
Только, ради аллаха, отпустите меня.
Я с трудом оторвала Хурие-ханым от своих колен, которые она
пыталась поцеловать, и кинулась назад в кабинет заведующего.
Через несколько минут мне дали подписать бумагу, в которой
говорилось, что я по собственному желанию отказываюсь от преподавания в
центральном рушдие и выражаю желание учительствовать в школе Зейнилер.
Не прошло и часу, как все формальности были закончены и
заведующий отделом, которого, казалось, ничто не может заставить подняться с
места, в
собственном фаэтоне отправился в резиденцию вали
[40]
подписать
приказ.
Вот, оказывается, как быстро могут решаться дела, которые в
другое время месяцами путешествовали бы от стола к столу.
Когда я вернулась в гостиницу, Хаджи-калфа встретил меня на
пороге. С укоризной, но в то же время с радостью, он сказал:
— Утаила от меня… Думала, не знаю. Слава аллаху.
— Что ты узнал?
— Приказ-то тебе пришел, милая!
— Какой приказ, Хаджи-калфа?
— Тебя оставляют в центральном рушдие! Хурие-ханым уже
вернули паспорт.
— Ошибаешься, Хаджи-калфа. Я только что от заведующего.
Ничего подобного и не было.
Старик недоверчиво посмотрел на меня:
— Говорят тебе, приказ пришел вчера вечером. Мне
известно из достоверных источников. Очевидно, заведующий скрыл это от тебя. Нет
ли здесь какой-нибудь хитрости? Как ты думаешь?
Подшучивая над мнительностью и наивностью Хаджи-калфы, я
разом выложила ему все события сегодняшнего дня, затем вытащила из портфеля
приказ о моем назначении в Зейнилер и помахала им в воздухе.
— Живем, Хаджи-калфа! Еду в настоящую Швейцарию!
Хаджи-калфа слушал меня, и его огромный нос багровел, точно
петушиный гребень. Наконец он с досадой хлопнул в ладоши и сердито заговорил:
— Ах ты, глупое дитя! Что ты наделала?! Что ты
натворила?! Все-таки поймали тебя в западню. Иди сейчас же к заведующему,
возьми его за горло!
Я пожала плечами:
— Успокойся, мой дорогой Хаджи-калфа. Не надо, а то еще
заболеешь… Что тогда будем делать?
Однако, как выяснилось, старик имел основания переживать и
огорчаться за меня. К вечеру я узнала все, как было, даже со всеми
подробностями.
Оказывается, заведующий отделом был на стороне Хурие-ханым.
В докладной записке на имя министерства он потребовал моего перевода в другое
место, мотивируя тем, что Хурие-ханым более опытный педагог. Но наверху
почему-то сочли нужным оставить в Б… меня, а мою соперницу перевести в другое
место, где ожидалась вакансия.
После того как вчера вечером пришел приказ, заведующий
отделом, директриса рушдие и, кажется, начальник финансовой части, который был
родом из Румелии, земляк Хурие-ханым, держали ночью совет и разработали целый
план. Они решили услать меня в какую-нибудь глухую деревушку, а на мое место
устроить Хурие-ханым. Даже встречу с Хурие-ханым в коридоре они продумали
заранее и муллу привели специально. Что касается селения Зейнилер, которое
заведующий расписал мне, как роскошную европейскую деревню, то это,
оказывается, была убогая, затерявшаяся в горах деревушка, куда не залетали и
птицы. Вот уже год в школе там не было преподавательницы, и даже самые
обездоленные учителя не отваживались туда ехать.
Я была поражена. В моем сознании никак не укладывалось, как
мог такой почтенный, солидный чиновник пойти на такой бессовестный обман.
Хаджи-калфа качал головой и говорил сердито:
— О, ты не знаешь эту сонную змею. Она спит, спит, а
потом так ужалит, что и не опомнишься. Поняла, ханым-эфенди?
— Ладно, ничего… — ответила я. — После того как
человека ужалили самые близкие родственники, чужие для него не страшны. Я могу
быть счастлива и в Зейнилер.
Зейнилер, 28 октября.
Сегодня к ночи я добралась на телеге до Зейнилер. Видимо,
заведующий отделом образования мерит расстояния движением поезда. Путешествие
на «два часа» длилась с десяти утра до поздней ночи. Впрочем, этот чудак тут ни
при чем. Виноваты те, кто не проложил рельсового пути к Зейнилер по дороге,
которая то карабкается вверх по горным склонам, то спускается вниз к руслам
пересохших рек.
Семейство Хаджи-калфы собралось проводить меня до источника,
который находился в получасе езды от города. Провожатые разоделись, словно шли
на свадьбу, а вернее — на похороны.
Когда Хаджи-калфа пришел сказать, что телега готова, его
трудно было узнать. Он снял свой белый передник и ночные туфли, которые как-то
особенно шлепали, когда он расхаживал по каменному дворику, передней и
лестницам гостиницы. Сейчас на нем был долгополый сюртук, застегнутый наглухо,
на ногах — глубокие калоши, какие носят имамы. Огромная красная феска закрывала
до ушей его лысую голову.
Туалеты Неврик-ханым, Айкануш и Мирата не уступали одеянию
главы семейства.
Мне было очень грустно расставаться с моей маленькой
комнаткой, хотя я и провела в ней немало горьких часов. Однажды в пансионе нас
заставили выучить наизусть стихотворение: «Человек живет и привязывается
невидимыми нитями к людям, которые его окружают. Наступает разлука, нити
натягиваются и рвутся, как струны скрипки, издавая унылые звуки. И каждый раз,
когда нити обрываются у сердца, человек испытывает самую острую боль».
Прав был поэт, написавший эти стихи.
По странной случайности в тот же день покидала Б… и моя
соседка из Монастира. Но только она была в более плачевном положении, чем я.
Вчера вечером я упаковала вещи и легла спать. Ночью сквозь
сон я слышала чьи-то грубые голоса, но никак не могла проснуться.
Вдруг страшный грохот заставил меня вскочить с постели. В
коридоре дрались. Слышался детский плач, крики, глухой хрип, звуки ударов и
пощечин. Спросонья я подумала было, что случился пожар. Но зачем же люди
дерутся на пожаре?..
Босиком, с растрепанными волосами я выскочила в коридор и
увидела страшную картину. Длинноусый офицер богатырского телосложения волочил
по полу бедную соседку, избивая ее плетью и топча сапожищами.