Фальшивая Венера - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Грубер cтр.№ 75

Я ответил, что хочу, и спросил, является ли это частью курса лечения.

— Разумеется, — добродушно ответил Креббс. — Здесь все является частью лечения. Но, полагаю, для вас будет лучше всего находиться в окружении родных. Я связался с вашей бывшей женой, и она согласилась приехать. Я с нетерпением жду возможности познакомиться с вашими детьми.

Здесь я расплакался.

Я сидел в машине, забившись в угол, прижимаясь виском к холодному окну, смотрел на то, как пот и слезы текут по стеклу, и думал: «О да, готов поспорить, он с нетерпением ждет возможности познакомиться с моими детьми, после чего он получит полный контроль надо мной, этот мастер манипуляций». За кого я его принимал? Да, тот самый вопрос, который задал своим ученикам Иисус, но в моем случае ответа не последовало. Мысленно перебирая возможности, логика приносит утешение, признак того, что головной мозг по-прежнему функционирует. Впрочем, нет, у маньяков безупречная логика, но они исходят из ложных предпосылок. Воспоминания вытащены на поверхность, мой картезианский театр залит светом и заполнен ревом, все мои халтурные работы, детали картин, моя студия, блюда, которые я съел, кубические ярды пиццы и китайской стряпни, ребята в студии, переезд в Бруклин, мебель в нашем доме, наша жизнь с Лоттой, муки нашего развода… Да, все это было у меня в голове, надежное, солидное, зрительные образы, звуки и даже запахи, двадцать лет моей жизни.

А затем я вспомнил свою жизнь в качестве Веласкеса, и все было то же самое: толчение пигментов, наложение грунта, моя жена Хуана, беседы с моим учителем и тестем Пачеко, прогулки с королем в садах дворца Буэн-Ретиро, написание его портретов, его некрасивое доброе лицо, и все такое реальное. Кроме того, у меня были те же самые красочные воспоминания о целом годе, которого не было в моей жизни, и никаких воспоминаний о трех месяцах, которые в ней, по-видимому, были. И я знал, что этого не может быть в действительности, так какой же толк от воспоминаний? Ничего хорошего в этом не было, и без экзистенциальной определенности я был ничем, я стоял на одной доске с «человеком, который по ошибке принял свою жену за шапку», глубинное расстройство головного мозга, как у всех тех, кто считает, что их жены — это роботы, подосланные ЦРУ.

Другие объяснения? Всеобъемлющий заговор? Замечательно, это уже не просто шизофрения, это параноидная шизофрения. Паранойя, примененная к памяти, это ясно, больные, страдающие болезнью Альцгеймера, нападающие на своих детей, маниакально подозрительные, кто все эти незнакомцы, которые делают вид, что любят меня? Происходит то же самое и со мной, от этого никуда не деться. Ну а Шелли Зубкофф — это действительно произошло или же это тоже была фантазия, отговорка, позволяющая уйти от действительности, вроде тех лучей, разработанных в ЦРУ, из-за которых приходится носить шлемы с экраном, защищающим от электромагнитного излучения?

Зачем Креббсу нужно все это? Если он Креббс-преступник, почему я по-прежнему с ним? Картина у него. Тут больше бы подошло рукопожатие и «прощай, Уилмот» или удар по затылку — как тут не вспомнить Эрика Хебборна, [97] величайшего имитатора минувшего века, кроме меня, ему размозжили голову в Риме, и это преступление так и не было раскрыто. Как такой человек, как Креббс, будет иметь дело с имитаторами, в которых больше нет надобности? Неужели он собирается убить меня в своей тайной лаборатории в горах? Нет, Франко меня спас, а Франко работает на Креббса. Если только это не сам Франко толкнул меня под колеса автобуса, а затем сделал вид, будто спас, чтобы вселить в меня ужас, чтобы я крепко держался за Креббса, послушный инструмент, и отдал бы ему в руки всю свою семью. Опять же, если это так, то зачем? И зачем, зачем призывать этот черный легион теневых тяжеловесов, зачем устраивать эту встречу, быть может, чистой воды спектакль, шоу с актерами, призванное убедить меня в том, что Креббс мой спаситель, а не враг, — но зачем столько хлопот, как будто я не сделал бы то, что он от меня хочет, просто из чувства страха? Сделал бы. Признаю́, я робкий цыпленок.

Однако все эти мысли — как раз то, что придет в голову параноидальному маньяку, отчаянная попытка разболтанного рассудка найти какое-нибудь рациональное объяснение, не связанное с «одним большим фактом»: все то, что я помню о последних десяти годах своей жизни, является ложью. И на самом деле я «другой человек». Вот так ходили по кругу мои мысли, а Креббс сидел рядом со мной; я чувствовал себя мухой, попавшей в его сети. Я не мог на него смотреть.

Тем временем под всеми этими мыслями, подобно гнойной язве, на которую невозможно взглянуть, оставалось то, что произошло в Нью-Йорке, те картины. Здесь-то все было реальным, и вкрадчивый голос у меня в голове твердил: «О Чаз, вернись, вернись к своей настоящей и единственной жизни».

Точно, черт, легко сидеть здесь и восстанавливать или пытаться восстановить то, что носилось у меня в голове во время той долбаной поездки в лимузине, но гораздо сложнее ухватить чувства, эту белку, мечущуюся в колесе, машину, потерявшую контроль на черном льду. И вот что я в конце концов сделал: стал дышать медленно и глубоко, любуясь восхитительными красотами природы. Конечно, с автобана они не такие уж и восхитительные, в основном размазанное пятно, но к югу от Ингольштадта мы свернули на проселочную дорогу и поехали на запад, к заходящему солнцу. Начало дня выдалось пасмурным, но к полудню просветлело, весна в древнем сердце Европы, леса из темной ели и бука, только начинающего покрываться распускающимися листьями, эта буйная бледная зелень, которую так трудно передать красками, слишком легко превратить ее в едкую зеленоватую желтизну хлора, готовые пигменты из тюбика тут не подойдут, нужно наложить очень бледный серый грунт и работать по нему зеленым, полученным из ультрамарина и желтого хрома, прозрачные мазки по белой подложке, прекрасные на фоне почти черной зелени еловой хвои, а были еще поля необычайно сочного желтого рапса, и другие поля, лишь начинающие зеленеть всходами зерновых, и тени облаков, летающих по ним в меняющемся каждую минуту световом шоу.

Время от времени мы проносились через какой-нибудь городок, старые площади, обставленные деревянными домами с нависающими крышами, и церкви из местного камня с часами под шпилями, выложенные разноцветной мозаикой, работа какого-то чудесного неизвестного художника эпохи барокко, и мне было отрадно видеть все это. Затем города стали попадаться все реже, и земля поднялась футов на тысячу; лес сомкнулся, подступив к самой дороге, а потом мы въехали в сам лес, темный, прорезанный косыми столбами света, проникающими между деревьями, наливающимися багрянцем, по мере того как солнце клонилось к горизонту, тот самый эффект, который в барокко был чем-то само собой разумеющимся, но в конце девятнадцатого века стал китчем, многие акры тевтонского ландшафта, которыми набиты третьесортные музеи. Затем по аллее сомкнувшихся над головой буков, и вот наконец сам дом.