Книга воздуха и теней - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Грубер cтр.№ 27

После ланча я на «линкольне» отвез Микки домой. Он выпил много вина и пару «отверток», и его здорово развезло. Когда такое случается, он неизменно заговаривает о трех своих женах.

С первой миссис Хаас — Луизой — он познакомился в колледже. Рослая блондинка из прекрасной староанглийской семьи, она раздавала сексуальные милости, стоя под балконом со свисающим плющом в Барнарде, как мы все делали в те дни, а что-то более интимное происходило в нашей квартире. После помолвки она позволила Микки трахнуть себя — еще одна веселая традиция того времени. Хорошо помню воскресное утро в нашей квартире: Микки в своем темно-бордовом бархатном халате (или домашней мантии, как он претенциозно называл его) готовил какой-то особенный кофе, и тут вплыла Луиза. Она слегка смутилась, заметив меня за кухонным столом, но перенесла это стоически. Обычно она появлялась в черных чулках и белой «выходной» рубашке Микки — наряд, который с тех пор я воспринимаю как чрезвычайно эротичный. (Тогда чулки считались нижним бельем; я так и не привык к девушкам, выставляющим их напоказ на улицах города; это всегда вызывает у меня определенную реакцию в паху.) Она также не носила бюстгальтера; груди у нее были прекрасные, остроконечные, покачивающиеся при ходьбе.

Соль подобных дневных спектаклей состояла в том, что Микки выступал в роли этакого жеребца со своей кобылкой, а я изображал бедного, честного и сексуально обделенного зубрилу. Какое удовольствие нам доставляла эта игра! На самом же деле я тогда имел больше секса, чем был в состоянии «переварить». У меня была женщина по имени Рут Полански, тридцатишестилетняя библиотекарша одного из филиалов Нью-Йоркской публичной библиотеки. Я держал это в секрете от своего соседа и от всех прочих — из страха, что у Рут возникнут неприятности на работе, а сам я окажусь в неловком положении. Имеет ли это отношение к рассказу? Ну, разве что в качестве свидетельства о моем сексуальном образовании. Нет ничего более взрывного, чем связь между юношей и зрелой женщиной; в таком союзе максимальные возможности мужчины оказываются под стать аппетитам женщины. У французов такие связи вызывают благоговение, их литература пестрит подобного рода сюжетами, но в Америке (миссис Робинзон!) они воспринимаются исключительно как фарс.

Однако наша связь носила достаточно фарсовый характер, поскольку основная проблема состояла в том, где найти место для занятий любовью. Она жила с матерью, я жил с Микки Хаасом, ни у нее, ни у меня не было машины, я сильно нуждался, а библиотекарю снимать номера в отеле тоже не по карману. Мы с мисс Полански были знакомы много лет, я вырос и возмужал у нее на глазах, нарастив приличную мускулатуру. Она была маленькой бледной женщиной с шелковистыми бесцветными волосами, завязанными на затылке в «конский хвост», что придавало ей моложавый вид. Она состояла в разводе — не совсем обычный факт для тех времен, придававший моим фантазиям о ней (лет с двенадцати) дополнительную пикантность. Согласно моей реконструкции событий (ошибочной, надо полагать), она умело использовала мой интерес к театру, чтобы направить мои мысли в сторону сексуальной жизни, в те годы недоступной в стенах средней школы. Она давала мне книги и пьесы: Уильямс, Ибсен, «Чай и симпатия», [23] французская эротическая поэзия и «Улисс»; последняя книга — из ее личной библиотеки.

Это совсем нетрудно — однажды сонным зимним днем соблазнить мальчика-подростка в пахнущей книгами теплой библиотеке. Она ничего не имела против прыщей. Она восхищалась моими глазами.

«Очень сексуальные, — говорила она, — как раз для спальни».

Первый акт совращения имел место в служебном помещении библиотеки. У мисс Полански был пятнадцатиминутный перерыв, за стойкой осталась другая библиотекарша. Мы устроились в кресле рядом с радиатором, откуда с шипением вырывался пар, и этот звук в моей памяти навеки связан с мисс Полански. Процесс продолжался всего несколько минут, но этого оказалось достаточно, чтобы привести ее к бурному оргазму, во время которого, боясь привлечь внимание клиентов библиотеки, она сквозь стиснутые зубы с силой выдувала воздух; с тех пор свист испускаемого пара всегда навевает у меня похотливые образы. Услышать ее несдерживаемый крик мне довелось только тогда, когда городские библиотеки стали закрывать по вторникам и четвергам после полудня и я начал использовать для утех свою комнату в нашей семейной квартире, пока мать работала в больнице.

В нашем распоряжении было около трех часов от полудня до момента возвращения моей сестры из школы, однако большая часть времени уходила на поездку в метро от Манхэттена до восточного Бруклина. Поэтому, едва захлопнув за собой дверь, мы молниеносно освобождались от одежды. В экстазе мисс Полански кричала не очень громко (теперь, задним числом, я имею возможность сравнивать), однако испускала глубокие громкие стоны, похожие на звуки органа. Учитывая фарсовую природу нашей связи, нет ничего удивительного в том, что однажды днем, едва приведя одежду в порядок после обычных упражнений, мы наткнулись на сидящую за кухонным столом мутти. По какой-то причине она отпросилась после обеда, и я так никогда и не узнал, сколько времени она просидела там. Разгадать выражение ее лица не представлялось возможным. Я представил ей мисс Полански как репетитора по математике, помогающего мне с алгеброй; Рут протянула ей руку, мутти пожала ее очень вежливо и предложила кофе.

Я давно не вспоминал об этом событии. Мне не слишком приятно думать о нашей квартире, в особенности о кухне.

Возвращаюсь к Микки и его женам. Луиза, как я сказал, была первой, и это продолжалось семь лет. Сексуальная революция уже цвела пышным цветом, и Микки жаждал получить свою долю, что нетрудно для профессора. Тогда появилась Мэрилин Каплан, вечная последипломная студентка. [24] К тому моменту Микки имел большой дом, двоих детей и собаку, и страсть к Мэрилин обошлась ему недешево. Из трех его жен Мэрилин была самой красивой в классическом смысле: большие черные глаза, длинные, блестящие каштановые волосы и тело здоровой американской девушки — длинные ноги, тонкая талия, груди что пушечные ядра. Она была убежденной феминисткой — типичное явление для выпускниц средних школ семидесятых годов: отвечала презрением на жадные мужские взгляды и плевать хотела на преимущества своей привлекательности. Она родила Микки еще одного ребенка и спустя три года исчезла с каким-то типом из Беркли — кажется, бисексуалом, расчетливым и хитрым; по крайней мере, так я думаю. По словам Микки, их разногласия с Мэрилин носили в основном интеллектуальный характер: Микки был ниже ее уровня, при всем ее уважении к литературоведению. Это оказалось для нее почти так же важно, как секс, в котором — опять же по словам Микки — она являлась доминирующим партнером с безграничной энергией и изобретательностью.

Мне как-то довелось слышать ее лекцию, Микки взял меня с собой. Лекция называлась примерно так: «Привилегированное значение текста в поздней комедии: теория языка и дискурсивных конструкций у Шекспира». Я не понял ни единого слова, сказал об этом Микки, и он попытался растолковать мне насчет Альтюссера, Фуко, Деррида и революционного подхода к изучению литературы, украшением коего была Мэрилин. Однако я чувствовал, что его души все это не затрагивает. По-моему, проблема Микки заключалась в следующем: он мог участвовать в актуальных критических дискуссиях и делал это исключительно хорошо, но его сердце к такому не лежало. Он любил Шекспира, а любовь считалась буржуазным жеманством, прикрывающим интриги деспотического патриархата. Мэрилин надеялась переделать его, привнести свежую струю в его патерналистский буржуазный взгляд на литературу; но нет. Он никогда не сумеет подняться до ее уровня, а вот Джеральд-из-Беркли смог. Так, по крайней мере, она заявляла Микки. Тем не менее она родила ему ребенка.