Я уставился на лежащего на спине рыжебородого воина, изо рта
которого раздавалось рычание: «Никогда, никогда не скажу я, что это
справедливо, никогда, никогда...»
– Это не мои мертвые, – прокричал я, повернулся и
побежал. Но опять споткнулся и снова упал лицом вниз на мягкое ложе из тел. В
отдалении исчезали в пламени руины какого-то города; рушились стены; пушка
грохнула в очередной раз, и воздух наполнился ядовитым дымом; люди падали и
заходились в кашле; общий припев «я не знал» сливался в одну стройную ноту, и
этот порядок был хуже, чем его отсутствие!
– ПОМОГИТЕ! – все кричал я. Никогда не испытывал я
подобного облегчения от крика, никогда не ведал я такого чистого и
всепоглощающего малодушия, чтобы криком взывать к высоте небес в этом Богом
забытом месте, где вопли заполняли все пространство и никто тебя не слышал,
никто, кроме улыбающихся мертвецов-прислужников.
– Учись, дорогой мой.
– Учись. – Шепот, как поцелуй. Душа индийца с головой в
тюрбане и смуглым лицом. – Учись, мальчик мой.
– Взгляни наверх, посмотри на цветы, посмотри на
небо... – Женщина-призрак из прислужников танцевала по кругу, ее белое
платье то пропадало в клубах копоти и дыма, то вновь появлялось, ступни ее
тонули в глине, но затем уверенно выбирались на твердое место.
– Не дурачь меня, здесь нет сада! – заорал я. Я стоял
на коленях. Одежда моя была изорвана, но под рубашкой был Плат! Он был у меня!
– Возьми меня за руки...
– Нет, отпусти меня! – Я просунул руку под пиджак,
чтобы накрыть Плат. Пошатываясь, мне навстречу поднялась неясная фигура с
простертой рукой. – Ты, ты, проклятый мальчишка, ты, грязный щенок, ты –
на улицах Парижа, словно сам Люцифер, сияющий золотым светом, ты! Подумай, что
ты сделал со мной!
Из тьмы проступила таверна, мальчик, падающий навзничь от
удара моего смертельного кулака, покатившиеся бочонки и крики пьяниц,
набросившихся на меня.
– Нет, остановитесь! – зарычал я. – Уберите его от
меня. Я его не помню. Я никогда не убивал его. Не помню. Говорю вам, я не
могу... Клодия, где ты? Где ты – та, кого я обидел? Клодия! Николя, помогите
мне!
Но были ли они там, затерявшиеся в вихре, или исчезли, давно
пропали в туннеле на пути к сияющему торжеству наверху, на пути к радостным
песнопениям, вплетающим тишину в свои мелодии и аккорды? Молитв я уже не
слышал, тех молитв, что шли оттуда, с небес.
Мои вопли лишились всякого достоинства, и все же насколько
дерзко звучали они для моего слуха.
– Помогите, кто-нибудь! Помогите!
– Неужели тебе надо сперва умереть, чтобы затем послужить
мне? – спросил Мемнох. Он возник предо мной, гранитный ангел тьмы с
распростертыми крыльями. «О да, разрушь эти ужасы ада, пожалуйста, пусть хоть в
этом своем ужасном виде!» – Ты вопишь в аду так же, как пел на небесах. Это мое
царство, это наша работа. Помни о свете!
Я упал назад, ударился при этом плечом и ушиб левую руку,
потому что не хотел отпускать Плат, который держал правой рукой. Я увидел над
головой промельк небесной голубизны, осыпающиеся с зеленых веток лепестки
цветков персика и свисающие с этих же веток ароматно пахнущие плоды.
Дым застлал мне глаза. Коленопреклоненная женщина сказала
мне:
– Теперь я понимаю, что никто не может простить меня, кроме
меня самой, но как могла я сделать с ней такое – она же такая маленькая. Как я
могла...
– Я думала, тут – другое, – прошептала молодая девушка,
хватая меня за шею и касаясь своим носом моего, пока говорила, – но ты
знаешь эту доброту, просто когда держишь его за руку, а он...
– Прости! – молвил Мемнох и стал продвигаться вперед,
осторожно отодвигая души в сторону.
Но толпа напирала; бледные фигуры мчались надо мной и
вокруг, словно стремились к какому-то, мне невидимому источнику их тревоги.
– Прости! – прошептал Мемнох.
Он выхватил из толпы выпачканного в крови монаха, коричневая
сутана которого была изорвана в клочья, ступни – обожжены и покрыты волдырями.
– В твоем сердце – власть! – сказал Мемнох. –
Стань лучше Его, подай Ему пример.
– Я люблю... Его... – С губ призрака слетел шепот, а
сам призрак неожиданно исчез. – Он не мог допустить, чтобы мы так
страдали... Не мог.
– Он прошел испытание? – спросил я. – Прошла ли
его душа освидетельствование в этом адском месте? Было ли достаточно слов,
которые он сказал? Или он ползает где-нибудь здесь, в грязи? Или же туннель
взял его наверх? Мемнох! Помоги мне.
Я повсюду искал монаха с обожженными ступнями. Искал и
искал.
Взрыв потряс городские башни, и они обрушились. Огромная
мечеть рухнула. Человек стрелял из ружья по бегущим. Женщины в покрывалах с
криками падали на землю.
Громче и громче гремел колокол.
– Боже милосердный! Мемнох, колокол звонит, слушай! Больше
чем просто колокол!
– Колокола ада, Лестат, и они ни по кому не звонят! Они
звонят по нам, Лестат! – Он схватил меня за ворот, словно собираясь
оторвать от земли. – Вспомни свои слова, Лестат. Колокола ада – ты слышишь
зов колоколов ада!
– Нет, отпусти меня. Я не понимал, что говорю. То была
поэзия. То была глупость. Отпусти меня. Я не могу это вынести!
Под лампой вокруг стола с десяток людей спорили над картой,
иные – обняв друг друга и указывая на различные участки, окрашенные в тусклые
цвета. Повернулась чья-то голова. Мужчина?
Лицо:
– Ты!
– Отпусти меня! – Я повернулся и был отброшен к стене с
книжными полками; книги попадали, блестя корешками и ударяя меня по плечам.
Господь милосердный, мои члены не могли больше этого вынести. Я заехал кулаком
в сверкающий земной глобус, укрепленный на причудливом деревянном обруче. На
меня уставился пустыми глазницами стоящий на коленях ребенок.
Увидев дверной проем, я побежал.
– Нет, отпусти меня. Не могу. Не буду. Не буду.
– Не будешь? – Мемнох схватил меня за правое
предплечье, надвинувшись на меня хмурым темным лицом, подняв крылья и вновь
заслоняя свет, когда они сложились, чтобы окутать меня, словно я – его
собственность. – Ты не поможешь мне освободить это место, послать эти души
на небеса?