Он двигался, словно сомнамбула, очень медленно и совершенно
бесстрастно, и при взгляде на него я терял всякую надежду. Я опасался, что он
останется таким навсегда и станет нашим вечным спутником, молчаливым и больше
похожим на оживший труп.
Мне вдруг пришла в голову и другая мысль. Теперь нас стало
трое – настоящее общество. Если бы только мне удалось привести его в чувство…
Однако прежде всего мне необходимо нанести визит Роже. И
говорить с ним я должен был один на один. Оставив своих спутников в нескольких
шагах от дома адвоката, я постучал в дверь, внутренне готовясь к самому
трудному и отвратительному представлению в своей жизни.
Должен сказать, что вскоре я получил еще один урок: убедился
в готовности смертных поверить чему угодно, лишь бы увериться в том, что им
ничего не грозит. Увидев меня, Роже был вне себя от радости. Ему доставило
огромное удовольствие «видеть меня в добром здравии» и узнать, что я по-прежнему
нуждаюсь в его услугах. Прежде чем я успел сказать ему, что именно мне от него
нужно, он уже согласно кивал головой.
Этот урок я запомнил навсегда и с тех пор никогда не забывал
об особенностях мировосприятия смертных. Даже когда в доме беснуется злобное
привидение, когда оно швыряет тяжелые оловянные сковороды, заливает водой
подушки, заставляет часы бить в неподходящее время, смертные скорее предпочтут
поверить «естественному объяснению» происходящего, каким бы абсурдным и глупым
оно ни казалось, чем совершенно очевидному, но сверхъестественному.
К тому же с первой минуты я понял, что он считает, будто мы
с Габриэль исчезли из дома, воспользовавшись дверью для слуг, – как же мы
не подумали об этом раньше! Мне осталось лишь пробормотать что-то невразумительное
по поводу искореженного канделябра – нечто вроде того, что при виде умирающей
матери я потерял голову от горя и отчаяния. Он, конечно же, прекрасно понимал
мое состояние…
Что же касается причины нашего исчезновения… ну… в общем…
Габриэль настаивала на том, чтобы я увез ее в монастырь, где она обретет
уединение… там она сейчас и находится.
– Ах, месье, ее выздоровление – настоящее чудо! –
говорил я. – Если бы вы только могли ее видеть… впрочем, теперь все
позади… Мы немедленно отправляемся в Италию вместе с Никола де Ленфеном, и
потому нам срочно нужны деньги, аккредитивы и все такое, а также дорожный
экипаж, причем очень большой дорожный экипаж, и шестерка лучших лошадей. Вы
должны позаботиться об этом. Вам следует приготовить все к концу пятницы. Кроме
того, напишите моему отцу и сообщите, что мы увозим матушку в Италию. Надеюсь,
у отца все в порядке?
– О да, конечно! Я сообщал ему только самые
утешительные…
– Очень разумно с вашей стороны. Я знал, что могу
полностью вам доверять. Что бы я без вас делал?! А как насчет этих рубинов? Вы
можете немедленно обратить их в деньги? И вот, у меня есть еще несколько
испанских монет – кажется, они старинные.
Он, словно сумасшедший, все записывал. Если у него и были
какие-то сомнения и подозрения, то теперь от них не осталось и следа – они
растаяли в тепле моих самых обаятельных улыбок. Он был несказанно рад быть для
меня полезным.
– Помещение принадлежащего мне театра на бульваре
Тамплиеров должно оставаться свободным, – продолжал я. – Кроме того,
вы и дальше будете вести все мои дела здесь.
Театр на бульваре Тамплиеров будет служить убежищем для
отчаявшейся компании оборванцев-вампиров, если, конечно, Арман еще не успел
найти их там и сжечь, как старые костюмы. Это я выясню в самое ближайшее время.
Насвистывая что-то веселенькое, как самый обыкновенный
человек, я сбежал по ступеням, радуясь тому, что весьма неприятная задача
наконец-то выполнена. Но на улице я не обнаружил ни Ники, ни Габриэль.
Застыв на месте, я лихорадочно оглядывался вокруг.
Я увидел наконец Габриэль – она как будто материализовалась
из воздуха почти рядом со мной, и в ту же секунду я услышал ее голос:
– Лестат, он исчез! Пропал!
В первый момент я буквально лишился дара речи, а потом не
смог придумать ничего умнее, кроме как спросить:
– Что значит – пропал?
Но думал я в ту минуту совсем о другом. Если прежде я
сомневался в том, что люблю его, то теперь от моих сомнений не осталось и
следа. До сих пор я лгал себе.
– Не успела я отвернуться, как он тут же сбежал, просто
испарился! – объясняла мне Габриэль, и в голосе ее звучали одновременно
горечь и гнев.
– Ты не слышала каких-нибудь других…
– Нет, ничего. Все произошло так быстро.
– Но по своей ли воле он исчез? А что, если его похитили?..
– Если бы его похитил Арман, я непременно почувствовала
бы его страх, – возразила она.
– А разве способен он испытывать страх? Может ли он
вообще что-либо чувствовать?
Я был очень зол, и вместе с тем мне было отчаянно страшно. Я
сжал кулаки. Ники растворился где-то в непроглядной тьме, окружавшей нас со
всех сторон! Должно быть, у меня непроизвольно вырвался вскрик или жест
отчаяния.
– Послушай, – снова заговорила Габриэль, – он
постоянно думал только о двух вещах…
– О каких именно? Расскажи!
– О погребальном костре в подземном склепе кладбища
Невинных мучеников, на котором его чуть не сожгли, и о маленьком театре, о
сцене, об огнях рампы…
– Театр Рено!
Мы были похожи на двух архангелов. Не прошло и четверти
часа, а мы уже пробирались сквозь шумные толпы людей, заполнивших бульвар, и
вскоре оказались перед задней дверью театра, ведущей на сцену.
Все афишные доски были сорваны, а замки сломаны. Но я нигде
не ощущал присутствия Элени и остальных вампиров. Мы тихо вошли внутрь и
направились за кулисы. Никого…
А вдруг Арман все же сумел вернуть домой своих подданных? В
таком случае вина ляжет на мои плечи, потому что я не захотел принять их под
свое покровительство.
Никого и ничего, кроме сваленных в беспорядке декораций,
нарисованных картин дня и ночи, гор и равнин… и распахнутые настежь двери
гримерных – тесных комнатушек, в которых то тут, то там мы ловили взглядом
отражение в зеркалах света, проникающего сквозь оставленную нами открытой дверь
на улицу.
Габриэль вдруг сжала мою руку и жестом указала в сторону
кулис. По выражению ее лица я понял, что она почувствовала не присутствие
других вампиров, нет… Там был Ники!