Пока Леберехт говорил, мысли Марты были заняты совсем другими вещами. Она давно решила покинуть своего мужа и город, полный ханжей и жертв доноса, и понимала: чтобы добиться этого без шума, все средства были хороши, даже те, которые запрещала ей истинная вера.
Мужа она никогда не любила, вернее, относилась к нему так, как велит заповедь церковного учения, по которой следует любить ближнего своего. Истинное чувство любви пробудил в ней только Леберехт. Так неужели это чувство греховно и предосудительно? Зачем же тогда Творец вложил его в души людей, если это грех? В конце концов Марта пришла к решению взять свое будущее в собственные руки и жить согласно собственным представлениям о морали. И если она при этом согрешила против церковных заповедей, то пусть Церковь катится к черту! Она пристально смотрела на Леберехта и молчала.
— Ты меня вообще-то слушаешь? — спросил тот. Он очень хорошо видел беспокойство в глазах Марты, отражавших все ее мысли.
Словно вернувшись издалека, она ответила:
— Да, конечно, я тебя слушаю. — И как бы в подтверждение этого спросила: — Ну а монахиня может сопровождать двух бенедиктинцев в путешествии или нет?
— Ты имеешь в виду…
— Да. Не ты ли говорил, что у меня лицо, как у святой? Разве этого недостаточно для монахини? Я готова пожертвовать своими волосами, оставив длину в один палец. В любом случае это лучше, чем выбривать себе тонзуру.
Леберехт невольно усмехнулся. Юноша искренне восхищался той решимостью, с которой она взялась за дело, и вынужден был признать, что Марта проявила больше мужества, чем он.
— Сомневаюсь, что брат Лютгер будет в этом с нами заодно, не говоря уж об аббате, — сказал Леберехт, пытаясь охладить ее жажду деятельности. — Кроме того, тебе понадобится монашеское облачение. Может, ты собираешься напасть на монахиню и отобрать у нее одеяние?
— Чтобы избежать любых протестов со стороны бенедиктинцев, мы могли бы встретиться по пути, как бы случайно, в Нюрнберге или в Регенсбурге. А до того ты должен посвятить в наши планы своего друга и наставника.
— И как ты в одиночку доберешься до Нюрнберга или Регенсбурга?
— Об этом не стоит беспокоиться. Если в кошельке достаточно денег, возможно все!
Леберехт не узнавал Марту, и если у него еще оставались какие-то сомнения относительно их совместного плана, то они исчезли. Другого выхода не было. Они должны были сделать это.
Во время короткого пути домой, в переулок Красильщиков, Леберехт обдумал свое опасное решение и предпочел оставить это дело при себе. Ни Марта, ни Лютгер не должны были узнать о нем, он только без нужды вызвал бы у них беспокойство.
Заворачивая за угол от Отмели, он заметил парочку, которая вела оживленный разговор у дома вдовы Ауэрсвальд. Женский голос показался ему знакомым. Это была Магдалена Пиркхаймер. И лишь потом он разглядел мужчину — им оказался Ортлиб, возчик.
Затаившись у входа, Леберехт тщетно пытался прислушаться к их разговору; наконец Магдалена вернулась обратно в дом, а Ортлиб удалился в сторону Верхнего моста. Леберехт следовал за ним до берега реки, но затем, поняв, что Ортлиб держит путь к дому, вернулся.
Баржа Фридерики на том берегу исчезла. Лениво бормоча, плескалась река. Леберехта охватила печаль. Сердце болезненно сжималось от того, что он не может сказать Фридерике слов прощания. К тому же, глядя на мост, он снова вспомнил о трагической судьбе своей сестры Софи.
Той ночью Леберехт не мог заснуть. Слишком много мыслей роилось в голове, заставляя его сомневаться в том, удастся ли их предприятие, действительно ли Марта отправится с ним в Италию. Последние ночные часы он провел, уставившись в потолок и вслушиваясь в хорошо знакомые звуки спящего города. Юноша не сомневался, что аббат даст свое согласие на то, чтобы он сопровождал Лютгера. Он решил никого не посвящать в свой план бегства и, тем более, в планы Марты — ни каменотесов собора, ни Магдалену, поведение которой по отношению к нему теперь казалось все более странным, ни вдову Ауэрсвальд, которой он давно уже не доверял.
Он снова и снова мысленно паковал свой дорожный мешок с необходимой одеждой, парой книг, дорогих ему с юности, и узкой рукой статуи "Будущность" из песчаника. С первыми утренними лучами Леберехт поднялся и, намереваясь не встречаться с хозяйкой и ее двоюродной сестрой, тихо покинул дом.
Первым делом Леберехт отправился в кассу магистрата, где распорядился подготовить наличными всю сумму его наследства, семьсот гульденов вместе с процентами, к полудню следующего дня в общепринятых денежных единицах, объяснив, что он намерен купить большое земельное владение вверх по Майну, в районе Вюрцбурга.
Во время шестого часа, когда, как он знал, монахи собираются на общую молитву, Леберехт явился в аббатство, пройдя, как обычно, через задний ход из сада. Он пересек внутренний двор и поднялся в библиотеку. Она была пуста. На столе он увидел разложенные Лютгером карты и описания поездки, но они мало интересовали Леберехта. Он повернул третью полку, поднялся по лестнице вверх, под своды, взял там запрещенную книгу Коперника и спрятал ее под камзолом.
Спустившись вниз, он вернул полку в прежнее положение, толкнул лестницу в сторону и вышел тем же путем, каким явился, в сад. Там, укрывшись за роскошно разросшейся шпалерой, он вынул из монастырской стены камень, который предварительно высмотрел специально для этой цели. Положив книгу в образовавшуюся нишу, Леберехт снова вернулся в библиотеку.
Немного времени спустя, как и договорились, пришел брат Лютгер и сообщил новость: аббат Люций согласен, чтобы он, Леберехт, сопровождал его в поездке до Монтекассино. Брат кастелян подготовил платье послушника с внутренними карманами для некоторого количества талеров — на случай, если он серьезен в своем намерении.
Решимость Леберехта укрепилась, и, прежде чем он успел задать вопрос о procedure
[58]
брат Лютгер объяснил, что отъезд назначен на завтра. Они отправятся на восходе солнца с почтой Таксисов в сторону Нюрнберга, ставшего оплотом протестантов, и переночуют в монастыре Святого Эгидия, который сохранился в этом купеческом городе, несмотря на Реформацию.
— Оазис веры среди пустыни еретиков, где пилигрим может благочестиво и безбоязненно уснуть, — Лютгер произнес это в елейной манере, присущей аббату Люцию, и лукаво подмигнул.
В остальном же, заверил Лютгер, путешествие в Италию подготовлено наилучшим образом. Путь им будут указывать новейшие карты и книги, вышедшие из-под пера популярных географов; это и будет весь их багаж, ведь даже в Италии монаху ордена бенедиктинцев требуется только сутана, которую он носит на теле, а истинный багаж его хранится в голове.
Говоря это, он протянул и подержал перед глазами Леберехта сложенную бумагу.
— Это откроет нам множество ворот и все границы!
Леберехт развернул толстый документ и прочитал: "Мы, Люций, аббат монастыря Михельсберг, удостоверяем, что податели сего письма, брат и послушник упомянутого аббатства, по заданию бенедиктинского ордена путешествуют в Италию, где целью их являются Монтекассино, учреждение Святого Бенедикта Нурсийского и аббатство nullius
[59]
и что вышеназванные не везут с собой ничего, что противоречило бы правилам, и не действуют против закона, чему подтверждение — эта печать".