Лэнгдон шел за капитаном по знаменитой мраморной лестнице,
что вела к маленькому внутреннему дворику в основании Стеклянной пирамиды.
Спускаясь, они прошли мимо двух вооруженных автоматами охранников из судебной
полиции. Стало ясно: сегодня никто не войдет и не выйдет из этого сооружения
без разрешения капитана Фаша.
Вот они миновали наземный этаж и стали спускаться дальше, и
Лэнгдон с трудом подавил нервную дрожь. Несколько успокаивало, правда,
присутствие капитана, но в самом Лувре в этот час было мрачно, как в могиле.
Лестница освещалась крошечными лампочками, вмонтированными в каждую ступеньку,
как в проходе кинотеатра. Лэнгдон слышал, как под стеклянными сводами эхом
отдается каждый его шаг. Подняв голову, он увидел за стеклянной крышей пирамиды
слабо мерцавшие разноцветные отблески фонтанов.
– Как, нравится? – коротко осведомился Фаш и приподнял
широкий подбородок.
Лэнгдон вздохнул, ему начали надоедать эти игры.
– Да, пирамида просто великолепна.
– Шрам на лице Парижа, – сердито проворчал Фаш. Один –
ноль в его пользу.
Лэнгдон понял, что этому человеку трудно угодить. Известно
ли капитану, подумал он, что пирамида, построенная под патронажем Франсуа
Миттерана, состоит из 666 стеклянных панелей, что вызывало много споров и
кривотолков, особенно у противников бывшего президента, поскольку 666 считалось
числом сатаны?
И Лэнгдон решил не затрагивать эту тему. Они спустились еще
глубже и оказались в подземном вестибюле. В царившем там полумраке трудно было
оценить истинные его размеры. Построенное на глубине пятидесяти семи футов под
землей, это новое помещение Лувра занимало площадь в 70 000 квадратных
футов и напоминало бесконечный грот. Отделка была из мрамора теплых охряных
тонов, в тон желтовато-золотистому цвету наземного фасада здания, и днем здесь
было светло и людно. Сейчас же атмосфера тут царила, мягко говоря, совсем не
праздничная, полумрак и пустота создавали ощущение, что ты находишься в
холодном склепе.
– А где же сотрудники музея? – спросил Лэнгдон.
– En quarantaine
[10]
, – ответил Фаш
таким тоном, точно Лэнгдон ставил под сомнение дееспособность его команды. –
Очевидно, сегодня в здание проник посторонний. И все ночные сторожа Лувра
находятся сейчас в другом крыле, где их допрашивают.
Лэнгдон кивнул и прибавил шагу, стараясь не отставать от
Фаша.
– Как хорошо вы знакомы с Жаком Соньером? – спросил
капитан.
– Вообще не знаком. Мы с ним ни разу не встречались.
Фаш удивился:
– Но вы же должны были вечером встретиться?
– Да. Договорились о встрече сразу после лекции в
Американском университете. Я ждал, но он так и не появился.
Фаш что-то записал в блокнот. Они двинулись дальше, и
Лэнгдон мельком заметил менее известную пирамиду Лувра, так называемую
перевернутую. Они свисала с потолка и напоминала сталактит в пещере. Фаш жестом
пригласил Лэнгдона подняться на несколько ступенек, которые вели к входу в
изогнутый аркой туннель. Над входом висела вывеска с надписью «DENON». Это
название носило самое знаменитое своими экспонатами крыло Лувра.
– А кто предложил вечернюю встречу? – резко спросил
Фаш. – Вы или он?
Вопрос показался странным.
– Вообще-то мистер Соньер, – ответил Лэнгдон, входя в
туннель. – Его секретарша связалась со мной по электронной почте несколько
недель назад. Писала, что куратор узнал о моем предстоящем выступлении в Париже
и хотел бы воспользоваться этим, чтобы обсудить кое-какие вопросы.
– Какие именно?
– Не знаю. Связанные с искусством, полагаю. Ведь интересы у
нас были примерно одинаковые.
Фаш смотрел скептически.
– Так вы действительно понятия не имеете о предмете этой
встречи?
Лэнгдон не имел. Нет, в тот момент ему стало любопытно, что
могло понадобиться от него Соньеру. Ведь выдающийся знаток изобразительного
искусства прославился своей скрытностью и замкнутостью, чрезвычайно редко
посещал лекции и прочие общественные мероприятия. И Лэнгдон просто обрадовался возможности
пообщаться с этим незаурядным человеком.
– Но, мистер Лэнгдон, у вас есть хотя бы догадка о том, что
наша жертва хотела обсудить с вами, причем в тот самый вечер, когда произошло
убийство? Это очень помогло бы в расследовании.
Лэнгдон уловил двусмысленность вопроса и сразу занервничал.
– Я действительно понятия не имею. Не спрашивал. И был
просто польщен, что такой человек захотел со мной встретиться. Я, видите ли,
большой поклонник трудов Соньера. Часто цитирую его высказывания на занятиях.
Фаш снова сделал запись в блокноте.
Теперь они находились на полпути к входу в нужное им крыло,
и Лэнгдон видел впереди два эскалатора, оба простаивали без движения.
– Так у вас с ним были общие интересы? – осведомился
Фаш.
– Да. Весь прошлый год я был занят тем, что делал наброски
книги, связанной с основными областями научных изысканий месье Соньера. И очень
рассчитывал на его мозги.
Фаш поднял голову.
– Простите?
Очевидно, идиома не поддавалась переводу.
– Я хотел узнать, каковы его соображения по этому поводу.
– Понимаю. Ну а повод?
Лэнгдон замялся, не зная, как лучше объяснить.
– В основе своей труд посвящен иконографии поклонения
богине, концепции святости женского начала. А также художественным изображениям
и символам, связанным с этим.
Фаш пригладил волосы мясистой ладонью.
– А Соньер знал в этом толк, да?
– Как никто другой.
– Понимаю.