— Синьор, — продолжала Виттория, — человек,
убивший моего отца, находится где-то в городе. Каждая клеточка моего тела
требует, чтобы я немедленно бросилась на поиски негодяя. Но я остаюсь в вашем
кабинете… поскольку чувствую свою ответственность перед вами. Перед вами и
перед всеми остальными. В опасности жизнь многих людей. Вы слушаете меня,
синьор?
Камерарий ничего не ответил.
Виттория чувствовала, как бешено колотится ее сердце. Почему
швейцарские гвардейцы не смогли установить место, откуда был звонок?! Этот
убийца — ключевая фигура в решении всей проблемы! Ему известно, где спрятана
ловушка… он, черт побери, знает местонахождение кардиналов! Схватите этого
человека, и все проблемы будут решены!
Виттория понимала, что находится на грани нервного срыва.
Подобное чувство бессильного отчаяния она испытывала лишь в далеком детстве,
еще в то время, когда была сиротой. Тогда у нее не было способа с ним справиться.
Неужели и сейчас она не сумеет его преодолеть? У тебя есть возможности,
убеждала она себя. Возможности имеются всегда, их надо лишь увидеть. Но все эти
рассуждения оказывались бесполезными. Ее мысли продолжали путаться. Виттория
была научным работником и умела решать сложные проблемы. Но на сей раз она,
видимо, столкнулась с проблемой, не имеющей решения. «Какие данные тебе нужны?
Какую цель ты себе ставишь?» — такие вопросы задавала она себе, и впервые за
все время своей взрослой жизни не находила на них ответа.
Дыхание ее стало каким-то прерывистым. Кажется, она начинала
задыхаться.
* * *
Голова Лэнгдона раскалывалась от боли, и ему казалось, что
он находится на краю пропасти, отделяющей реальный мир от мира безумия.
Американец смотрел на Витторию и камерария, но видел вовсе не их. Перед его
мысленным взором проносились какие-то отвратительные картины: взрывы,
толпящиеся газетчики, наезжающие камеры, четыре заклейменных человеческих тела…
Шайтан… Люцифер… Носитель света… Сата…
Усилием воли ему удалось прогнать эти дьявольские образы. Мы
имеем дело с хорошо подготовленным террористическим актом, напомнил он себе,
вернувшись к реальности. С запланированным хаосом. В его памяти неожиданно
всплыла лекция курса, который он прослушал, занимаясь исследованием символики
древнеримских преторов. После нее Лэнгдон стал видеть терроризм совсем в ином
свете.
— Терроризм… — говорил тогда профессор, —
всегда ставит перед собой одну-единственную цель. В чем она заключается?
— В убийстве невинных людей, — предположил один из
студентов.
— Неверно. Смерть является всего лишь побочным
продуктом терроризма.
— Чтобы продемонстрировать силу, — высказался
другой слушатель.
— Нет. Более яркого проявления слабости, чем террор, в
мире не существует.
— Чтобы вызвать страх, — произнес чей-то голос.
— Именно. Это исчерпывающий ответ. Говоря простым
языком, цель терроризма — вызвать страх и ужас. Эти чувства подтачивают силы
врага изнутри… вызывают волнение в массах. А теперь запишите… «Терроризм не
есть проявление ярости. Терроризм — политическое оружие. Когда люди видят, что
их правительство бессильно, они утрачивают веру в своих лидеров».
Утрачивают веру…
Так вот, значит, для чего вся эта затея? Лэнгдона мучил
вопрос, как отреагируют христиане всего мира, увидев, что их кардиналы валяются
на улице, словно дохлые собаки. Если вера не смогла защитить высших
священнослужителей от происков сатаны, то на что же надеяться им — простым
смертным? Лэнгдону казалось, что в его голове стучит тяжелый молот… а какие-то
негромкие голоса распевают военный гимн.
«Вера тебя не спасет… Тебя спасут медицина и надувные мешки
в автомобиле. Бог тебя не защитит… Тебя сможет защитить только разум. Только
просвещение… Верь лишь в то, что приносит ощутимые результаты. Сколько лет прошло
с тех пор, когда кто-то расхаживал по воде аки посуху? В наше время чудеса
способна творить только наука… компьютеры, вакцины, космические станции… а
теперь даже и божественное чудо творения. Вещество из ничего получено в
лаборатории… Кому нужен этот Бог? Никому! Наука — вот наше божество!»
В ушах Лэнгдона зазвучал голос убийцы. Полночь…
Математическая прогрессия смерти… невинные агнцы, возложенные на алтарь науки.
Затем навязчивые голоса вдруг исчезли. Призраки разбежались
так, как разбегается толпа при звуках первого выстрела.
Роберт Лэнгдон вскочил на ноги настолько резко, что его стул
откинулся назад и со стуком свалился на пол.
Виттория и камерарий едва не подпрыгнули от неожиданности.
— Как я мог этого не увидеть? — прошептал Лэнгдон
словно завороженный. — Ведь это было совершенно очевидно…
— Не увидеть что? — спросила Виттория.
Не ответив на вопрос девушки, Лэнгдон повернулся к
священнику и сказал:
— Святой отец, в течение трех лет я бомбардировал
кабинет его преосвященства просьбами открыть для меня доступ к архивам
Ватикана. И семь раз я получил отказ.
— Простите, мистер Лэнгдон, но боюсь, что сейчас не
время выступать с подобными жалобами.
— Мне нужен немедленный доступ в архивы. Это касается
четырех исчезнувших кардиналов. Не исключено, что я смогу узнать те места, где
их собираются убить.
Виттория бросила на него изумленный, непонимающий взгляд.
Камерарий явно растерялся и выглядел так, словно стал
мишенью какой-то грубой шутки.
— Не могу поверить в то, что подобная информация
содержится в наших архивах.
— Не стану обещать, что добуду нужные сведения вовремя,
но если вы допустите меня…
— Мистер Лэнгдон, через четыре минуты я обязан
появиться в Сикстинской капелле. А архив расположен в противоположном конце
Ватикана.
— Вы ведь не шутите? — спросила Виттория,
заглядывая Лэнгдону в глаза. Казалось, в их глубине она хотела увидеть,
насколько серьезны его намерения.
— Сейчас не время для шуток! — бросил Лэнгдон.
— Святой отец, — сказала Виттория, оборачиваясь к
камерарию, — если имеется хотя бы малейший шанс… узнать, где намечены
убийства, мы могли бы устроить там засады и…
— Но при чем здесь архивы? — недоуменно спросил
клирик. — Каким образом в них может оказаться подобная информация?
— На объяснение уйдет гораздо больше времени, чем у нас
есть. Но если я прав, эта информация поможет нам схватить ассасина.
Камерарий, судя по его виду, очень хотел поверить словам
американца и почему-то не мог.