— Может ведь человек внезапно почувствовать себя плохо на улице? Настолько плохо, что потеряет сознание? К счастью, рядом окажется машина с добрыми людьми, которые доставят пациента в то место, где ему окажут необходимую помощь… Не волнуйся, маленький братец, кое-какой опыт по этой части у нас имеется…
Нисколько не сомневаясь в богатом и разнообразном жизненном опыте палестинца, не волноваться Андрей не мог — слишком многим он рисковал, слишком многим…
Выродин достаточно легко согласился послать Демину вызов — лейтенант был уже настолько подавлен и деморализован, что Обнорскому почти не пришлось давить на него. Хотя на всякий случай Андрей все же припугнул еще раз Зятя, сказав ему веско и убедительно:
— Запомни, сынок, только одно — если ты поможешь нам, то у тебя еще есть маленький шанс выкарабкаться из говна. Если предупредишь хоть как-то Демина — считай, что ты покойник. Из Ливии ты уже не уедешь. Но даже если случится невероятное и ты улетишь в Союз на ковре-самолете — помни, что там тебя будет ждать любимый тесть, которому до твоего прилета дадут посмотреть одну интересную пленку… Я доступно объясняю?
Кирилл в ответ лишь кивал и клялся, что никакого подвоха с его стороны не будет. Обнорский и сам понимал, что лейтенант находится не в той ситуации, в которой можно особо рыпаться, но все же… Андрей буквально не находил себе места, его мучила мысль, что он где-то допустил просчет, не заметил чего-то очень важного… Но переиграть ничего все равно было нельзя — машина запущена, ее уже не остановить…
11 февраля 1991 года, в тот самый день, когда майор Демин должен был с утра прилететь из Тобрука, лейтенант Выродин отправился после обеда в посольство и оставил конверт в нужной ячейке. Поскольку Кирилл был в посольстве частым гостем, никто на него особого внимания не обратил. Радуясь, что не столкнулся с Деминым впрямую, Выродин вернулся в гостиницу и заперся в своей комнате, так и не заметив, что на протяжении всего его маршрута от Мадинат аль-Хадаика до Хай аль-Акваха за ним наблюдали ничем не выделявшиеся в пестрой трипольской толпе люди.
Обнорский, удостоверившись предварительно, что Выродин вернулся и находится у себя, в 18.00 вышел из гостиницы, отошел четыре квартала в сторону и сел в поджидавший его красный «фольксваген», за рулем которого сидел приказчик из магазина «Катус».
«Фольксваген» отвез Андрея на набережную Аль-Фатих, где остановился недалеко от школы верховой езды Абу Ситта. Там Обнорский прошел метров двести, потом, словно вспомнив что-то, хлопнул себя по лбу, обернулся и пошел назад, явно спеша. Через минуту он поймал такси с вмятиной на левой передней дверце и попросил водителя отвезти его в аристократический квартал Андалус. Там Андрей снова вышел, попетлял немного по улицам, проверяя, нет ли за ним наблюдения, и ровно в 19.00 без звонка и стука вошел через калитку в сад богатой двухэтажной виллы. Не встретив никого во дворе дома, Обнорский проследовал к главному входу, вошел в холл и, открыв незаметную дверь в глубокой темной нише левой стены, оказался на винтовой лестнице, спираль которой спускалась в подвал. В подвале горел свет, но не было ни души. Обнорский уселся в массивное деревянное кресло и стал ждать.
За час он выкурил десять сигарет, поминутно поглядывая на часы. Когда прошло еще пятнадцать минут, Андрей уже носился по подвалу, гадая о том, что, могло случиться. По договоренности с Сандибадом он должен был немедленно покинуть виллу, если никто не появится на ней до 19.30.
Однако в 20.20 по лестнице забухали тяжелые шаги, и в подвал спустились трое смуглых черноволосых мужчин — двое незнакомых Обнорскому здоровяков тащили какой-то тяжелый длинный куль, замотанный в брезент, а замыкал процессию улыбающийся Сандибад. Андрей шумно выдохнул и отер пот со лба. Несмотря на то что в подвале было довольно прохладно, все его тело горело, как после посещения сауны.
— Аль-Хамду лиль-Лла
[60]
— бросился Обнорский к Сандибаду. — Я уже начал беспокоиться… Как все прошло?
— Нормально, — спокойно ответил палестинец. — Пришлось, правда, немного поездить по городу… Но Аллах не оставил нас своей милостью…
Между тем палестинцы ловко распеленали куль и вытащили из него бесчувственное тело. Андрей вздрогнул, потому что фигура лежавшего без сознания человека была худощавой и гибкой, очень знакомой… Обнорский вгляделся в лицо пленника — да, это было то самое лицо, которое показывал ему на фотографии Сандибад. Двое молчаливых спутников палестинца усадили безвольное тело в кресло и быстро примотали бинтами руки к подлокотникам, а ноги — к ножкам. Крепежка была очень плотной, чувствовалось, что эти люди выполняли такую работу далеко не один раз. Когда они закончили, Сандибад положил Андрею руку на плечо.
— Ну, маленький братец, можешь начинать. Мы будем наверху, никто тебе не помешает. Если потребуется помощь — позови. Он, — палестинец кивнул на примотанную к креслу фигуру, — должен через несколько минут очнуться. Будь осторожен и ни в коем случае не вздумай его отвязывать.
Андрею показалось, что Сандибад хочет сказать ему что-то еще, но палестинец лишь взглянул на него как-то странно и неожиданно ласковым движением взъерошил ему волосы…
Двое парней, принесших Демина в подвал, уже поднимались наверх, к ним присоединился и Сандибад. Обнорский и человек в кресле остались в подвале одни.
Жар у Обнорского внезапно сменился ознобом, его всего колотило, даже зубы едва не начали стучать. Андрей сжал челюсти и постарался успокоиться, хотя на сердце у него творилось просто черт знает что. Ведь если до этого дня все его действия хотя и выходили за рамки обычного, но все же не подпадали под особо тяжкие статьи Уголовного кодекса, то сегодняшняя акция — участие в похищении советского офицера палестинскими боевиками — запросто могла быть квалифицирована как измена Родине. Со всеми, как говорится, вытекающими… И кто там будет потом разбираться, какие мотивы двигали Обнорским…
За всеми этими невеселыми размышлениями Андрей даже не заметил, как привязанный к креслу человек очнулся и открыл глаза. Когда Обнорский поднял на него взгляд, Демин уже внимательно его рассматривал, кривя губы в какой-то странной улыбке… Они долго смотрели так друг на друга, не нарушая тишины подвала; у Андрея мигом вылетели из головы все вопросы, которые он хотел задать, его словно заворожили холодные глаза пленника, он смотрел в них и не верил сам себе: неужели все-таки…
— Везучий ты, студент, — хрипло выдохнул наконец прикрученный к креслу. — Кто бы мог подумать…
— Кука…
У Обнорского словно камень с души свалился, потому что голос Демина рассеял наконец все сомнения. Этот голос слишком долго звучал в ночных кошмарах Андрея, чтобы он не узнал его с первых же фраз…
Обнорский сунул в рот сигарету и щелкнул зажигалкой. После того как Кукаринцев узнал его и не стал ломать комедию типа «кто вы такой?» и «что здесь происходит?», на Андрея снизошло удивительное спокойствие. Он придвинул второе кресло почти вплотную и сел в него, закинув ногу за ногу. Губы Кукаринцева продолжали кривиться в ухмылке, обнажая желтоватые зубы. Андрей, словно вспомнив что-то, спросил Кукаринцева: