Мандолина капитана Корелли - читать онлайн книгу. Автор: Луи де Берньер cтр.№ 92

3 сентября Бадольо подписал с Союзническими силами секретное перемирие, но немцы, понимая, что оно подступает, уже высадили войска на одном забытом театре военных действий. Это произошло на острове Кефалония – место это путешественники описывают как похожее на военный корабль со снесенными мачтами, – а город, где они высадились, назывался Ликзури. Они пришли 1 августа, дав себе месяц на подготовку, а итальянцам – месяц, чтобы смотреть, как они готовятся; Гандин же приказом отменил всякую контрподготовку.

Итальянские войска на другой стороне аргостолийской бухты притихли с самого захвата Сицилии. «Ла Скала» больше не собиралась в доме доктора, и музыка военного оркестра на городской площади стала отрывиста и скорбна. Военные регулировщики пронзительными звуками своих свистков по-прежнему направляли транспорт не туда, куда следует, но совсем немного немецких офицеров прогуливалось и выпивало в кафе со своими давнишними итальянскими друзьями. Гюнтер Вебер не выходил из казармы – из-за ежедневных новостей о дальнейших предательствах итальянцев его разъедала ярость. Он никогда не чувствовал себя таким униженным, хотя войска на самом острове не совершали ничего недостойного. Он думал о своем друге Корелли и начинал презирать его. Теперь он презирал даже обитательниц итальянского борделя, печальных и пустоголовых девушек с прекрасными телами и нарисованными лицами, которые всё резвились голыми в море, словно ничего не произошло. Он был так зол, что если раньше ему хотелось покупать их, то теперь он хотел их только насиловать. Он очень обрадовался, когда из Ликзури появилась кавалькада мотоциклов и грузовиков; кто-то должен был показать итальянцам, как сражаться, как не дрогнуть, как смотреть смерти в лицо, а не принимать бесчестье.

Корелли всё реже возвращался в докторский дом, потому что днем и ночью проводил учения со своей батареей. Батарею на передки, орудия зарядить, закрыть затвор, прицел, огонь, определить дальность, смена цели, откатить орудия в случае атаки с воздуха, чтобы собственные снаряды не разнесли их при прямом попадании. Его солдаты напряженно трудились в апокалиптическую августовскую жару, обильные струйки пота промывали беспорядочные канавки во въевшейся в их лица и руки грязи. Плечи у них покрывались волдырями, которые лопались и оставляли на малиновой обгоревшей на солнце коже чесавшиеся от выделений участки, никак не хотевшие заживать, но солдаты не жаловались. Они понимали, что капитан прав, проводя учения.

Сам он перестал играть на мандолине – для нее было так мало времени, что когда он брал ее в руки, она казалась чем-то чужеродным по сравнению с пушкой. Ему приходилось играть очень много гамм, прежде чем пальцы приобретали быстроту, а тремоло у него становились отрывистыми и вялыми. Он отправлялся на мотоцикле домой, к Пелагии, когда предполагалось, что ее отца не будет дома, и привозил ей хлеб, мед, бутылки вина, фотографию с надписью на обороте «После войны…», сделанную его изящным, иностранным почерком, и приносил ей свое посеревшее от усталости лицо, свои опечаленные, полные предопределенности глаза, спокойное достоинство и исчезнувшую радость. «Бедный мой, carino, [156] – говорила она, обнимая его за шею, – не тревожься, не тревожься, не тревожься», а он чуть отодвигался и говорил: «Корициму, дай мне просто посмотреть на тебя».

А потом наступил момент, когда Карло слушал приемник, пытаясь отыскать сигнал. Это было 8-го сентября, и вечера стали заметно прохладнее. Ночью теперь спалось чуть менее беспокойно, а ветерок с моря нес больше свежести. Последнее время Карло много думал о Франческо и об ужасах Албании и теперь больше, чем когда-либо, понимал, что всё это – напрасные потери, время на Кефалонии – интерлюдия, отдых от войны, кружившей, подобно льву, готовому наброситься вновь. Ему хотелось, чтобы существовал какой-то закон природы, которым человеку запрещалось бы проходить сквозь Гадес больше одного раза. Он наткнулся на голос и быстро повернул назад ручку шкалы, чтобы найти его. «…Все агрессивные действия итальянских вооруженных сил против английских и американских войск будут прекращены тотчас же, повсюду. Они должны быть готовы отразить любые возможные нападения любой другой стороны».

На острове начали звонить колокола на венецианских колокольнях, отражаясь невероятной надеждой на мир, – так же когда-то они звонили в Италии, в развеселой гордости войны. Гул распространялся: Аргостоли, Ликзури, Сулари, Доризата, Ассос, Фискардо. Через проливы Итаки колокола звонили в Вати и Фрикесе, звонили они и далеко на Занте, Левкасе и Корфу. На горе Энос Алекос стоял и слушал. Вряд ли это праздник – пожалуй что война кончилась. Приложив руку козырьком к глазам, он смотрел вдаль на долины; вот так, наверное, это звучит на небесах, когда Бог приводит на ночь всех своих коз в загон.

Карло выслушал текст заявления маршала Бадольо, а потом читали послание самого Эйзенхауэра: «…Все итальянцы, которые действуют сейчас, чтобы помочь изгнать немецких агрессоров с итальянской земли, получат содействие и поддержку Союзнических сил…» Он выбежал на улицу и увидел Корелли, который как раз подъехал на мотоцикле, кренясь и оставляя за собой облако синеватого дыма.

– Антонио! Антонио, все кончилось, и союзники обещали помочь нам! Кончилось! – Он обхватил огромными руками человека, которого любил, и поднял его, закружившись в танце.

– Карло! Карло! – увещевал его капитан. – Отпусти меня! Не радуйся так. Союзникам нет никакого дела до нас. Мы в Греции, ты помнишь об этом? Merda, Карло, ты сам не знаешь, какой ты сильный! Чуть не убил меня!

– Они помогут нам, – сказал Карло, но Корелли покачал головой:

– Если мы сейчас не будем действовать, нас уделают. Нам нужно разоружить немцев.

Той ночью итальянские боевые корабли, стоявшие в гавани острова, вытравили якоря и бежали домой. Там были минные тральщики, торпедные катера и линкор. Они никому не сказали, что уходят, и не взяли с собой, не эвакуировали ни одного итальянца. Ни одного солдата, ни одну беспомощную солдатскую шлюху. Они забрали с собой свою внушительную огневую мощь, оставив только зеленовато-желтую дымку со зловонием трусости и сгоревшего угля. Немецкие солдаты насмешливо улыбались, а солдаты Корелли почувствовали запах предательства. Корелли ожидал у телефона приказов, и когда не поступило никаких, он, выставив на батарее двойной караул, уснул, сидя на стуле. Ему снились Пелагия и сумасшедший священник, проповедовавший, что все они будут брошены в огонь. Пока он спал, радио передавало призывы Союзнических сил сражаться против немцев. Зазвонил телефон, и кто-то из генеральского штаба приказал Корелли не атаковать и сохранять спокойствие.

– Вы с ума сошли! – закричал он, но связь уже прервалась.

Лейтенант Гюнтер Вебер тоже прерывисто дремал на стуле, ожидая приказов. Он чувствовал, насколько безгранично устал, и вся его самоуверенность пропала. Он скучал по своим друзьям, и, что еще хуже, – скучал по уверенности, происходившей из такого множества прошлых успехов. Высшая раса терпела поражение в Италии и Югославии, рушился русский фронт, разбомбили Гамбург. Вебер больше не чувствовал себя непобедимым и гордым – он ощущал себя униженным и оскорбленным, так жестоко отвергнутым и преданным, что, будь женщиной, заплакал бы. Он вспомнил девиз своего полка – «С нами Бог» – и задумался: только ли Италия предала его? Во всяком случае, суммы в итоге не сходились: целой итальянской дивизии противостояли лишь три тысячи 996-го гренадерского батальона, и даже с Божьей помощью у него не было ни единого шанса. Он попробовал молиться, но слова лютеранской молитвы горчили во рту.