– ...так что, как видите, все может измениться, когда Руперт
вернется домой...
Не возникло бы и сомнений, что мы просто продолжаем
беседовать.
– Ну как, – подойдя к нам, спросила Тереза, – не хотите ли
чего-нибудь выпить?
Я попросил что-то довольно замысловатое. Когда Тереза
повернулась, чтобы вернуться в дом, она увидела шарф и наклонилась, чтобы его
поднять.
– Пожалуйста, оставьте его, миссис Норрис, – невозмутимо
произнесла Изабелла. – Он так хорошо смотрится на траве.
Тереза улыбнулась и вошла в дом. Я во все глаза уставился на
Изабеллу.
– Милая девушка, почему вы это сделали?
Изабелла застенчиво посмотрела на меня.
– Мне показалось, что вы не хотели, чтобы она их увидела.
– Вы правы, – мрачно сказал я.
Дело в том, что, едва я стал поправляться, у меня родился
план. Я прекрасно понимал свою беспомощность, полную зависимость от других и
хотел, чтобы у меня в руках была возможность выхода.
Пока мне делали инъекции морфия, ничего нельзя было
предпринять, но пришло время, когда морфий заменили снотворными каплями или
таблетками. Тогда-то у меня и появилась эта возможность. Я все время ругался
про себя, пока мне давали хлорал
[5]
в виде капель. Однако позднее, когда я уже
был с Робертом и Терезой и стал меньше нуждаться в медицинской помощи, врач
прописал снотворные таблетки, кажется секонал, а может быть, амитал. Во всяком
случае, теперь я мог попытаться обойтись без таблеток, хотя они всегда лежали
наготове на тот случай, если я не смогу заснуть. Я складывал неиспользованные
таблетки, и мало-помалу у меня накопился запас. Я продолжал жаловаться на
бессонницу, и мне продолжали выписывать таблетки. Долгими ночами я лежал без
сна с широко открытыми глазами, испытывая сильную боль, но меня укрепляла и
поддерживала мысль, что выход у меня в руках и ворота для ухода открываются все
шире, теперь у меня их было более чем достаточно.
Однако по мере осуществления моего плана настоятельная
надобность в его исполнении отступала. Удовлетворенный достигнутым, я был готов
немного подождать. Но не слишком долго.
И вдруг теперь, в течение нескольких мучительных минут, у
меня на глазах мой план едва не пошел прахом! Его спасла лишь сообразительность
Изабеллы. Девушка собрала таблетки, сложила их в пузырек и наконец подала мне.
Я спрятал его на прежнее место и вздохнул с глубоким
облегчением.
– Спасибо, Изабелла, – с чувством поблагодарил я.
Она не проявила ни любопытства, ни беспокойства, однако была
достаточно проницательна, чтобы заметить мое волнение и прийти мне на помощь. Я
мысленно принес ей свои извинения за то, что поначалу посчитал ее слабоумной.
Нет, она не глупа.
Что она подумала? Наверное, поняла, что это не аспирин. Я
внимательно посмотрел на нее. Невозможно было понять, о чем она думает. Вообще
понять ее, по-моему, было очень трудно.
Внезапно во мне шевельнулось любопытство. Изабелла упомянула
имя...
– Кто это Руперт? – спросил я.
– Руперт – мой кузен.
– Вы имеете в виду лорда Сент-Лу?
– Да. Он может скоро приехать. Большую часть войны он пробыл
в Бирме. – Она помолчала. – Руперт может поселиться здесь... Вы ведь знаете,
замок принадлежит ему.
Мы только арендуем.
– Я удивился, почему... гм, почему вы вдруг упомянули
Руперта?
– Мне хотелось побыстрее что-нибудь сказать, чтобы все
выглядело естественно, как будто мы разговариваем...
Наверное, я заговорила о Руперте... потому что все время о
нем думаю.
Глава 9
До сих пор лорд Сент-Лу, отсутствующий владелец замка, был
всего лишь именем, абстракцией. Теперь он выступил из тени на свет, становясь
реальностью. Мне захотелось больше узнать о нем.
В полдень пришла леди Трессилиан и принесла книгу, которая,
по ее словам, могла бы меня заинтересовать. Но я сразу понял, что эта книга
меня не заинтересует, – ловко написанная агитка, заверяющая вас, что, лежа на
спине, можно сделать мир светлее и ярче с помощью одних лишь прекрасных идей. И
леди Трессилиан, движимая своим неизменным материнским инстинктом, упорно
продолжала приносить мне подобную литературу. Она мечтала помочь мне стать
писателем и уже снабдила меня материалами по крайней мере, трех различных
заочных курсов: «Как заработать на жизнь писательским трудом» (двадцать четыре
урока) и что-то еще в этом роде. Леди Трессилиан относилась к числу тех добрых
и славных женщин, которые никоим образом не могут допустить, чтобы страдалец
страдал в одиночку.
Я не мог испытывать к ней неприязни, но мог – и всячески
пытался уклониться от подобной участливости.
Иногда мне помогала Тереза, но подчас она умышленно не
делала этого и на мои упреки отвечала, что легкое раздражение – иногда неплохое
болеутоляющее средство.
Как раз в этот день Тереза ушла на какие-то очередные
политические дебаты, и я остался с гостьей один на один.
После того как леди Трессилиан, вздохнув, спросила о моем
самочувствии и сообщила, насколько лучше я выгляжу, а я поблагодарил ее за
книгу и сказал, что книга, очевидно, интересная, мы наконец перешли к местным
новостям. Все наши разговоры в то время сводились к политике. Леди Трессилиан
рассказала мне, как проходят собрания и как хорошо майор Гэбриэл осадил
крикунов, пытавшихся сорвать его выступление. Потом она высказала мне свои
соображения о том, чего действительно хочет страна, как было бы ужасно, если бы
все национализировали, насколько бесцеремонны и бессовестны наши противники и
как фермеры на самом деле относятся к Комиссии по регулированию сбыта молока.
Наша беседа как две капли воды была похожа на ту, которая состоялась три дня
назад.
После небольшой паузы леди Трессилиан снова вздохнула и
сказала, что хорошо бы поскорее вернулся Руперт.
– Есть такая вероятность? – спросил я.
– Да. Он, видите ли, был ранен... там, в Бирме.
Как несправедливо, что газеты почти не упоминают о
Четырнадцатой армии! Руперт какое-то время лежал в госпитале, и теперь ему
полагается длительный отпуск. Тут предстоит решить немало вопросов. Мы делали
все, что в наших силах, но обстоятельства все время меняются.