– Даже не представляю, как тебе удается всегда ходить с
такой красивой прической! – умильно произнесла Виктория, с показным восхищением
оглядывая массивную конструкцию из сальных локонов, возведенную на голове у
Катерины.
Та, всегда такая хмурая, довольно заулыбалась, и Виктория
подумала о том, как прав был Эдвард, рекомендуя лесть.
Вечером Виктория и Катерина вышли из «Масличной ветви»
закадычными подругами. Катерина долго вела ее по узким, кривым улочкам и
переулкам и наконец постучала в неприметную дверь, на которой не было ни
надписи, ни таблички. Однако за дверью их встретила деловитая молодая женщина,
медленно и правильно говорившая по-английски, она усадила Викторию перед
безукоризненно чистой раковиной, оснащенной блестящими кранами и заставленной
по краю разнообразными флаконами и бутылками. Катерина ушла, и Виктория вверила
свою густую встрепанную шевелюру ловким пальцам мисс Анкумьян. Скоро на голове
у нее образовалась пышная шапка мягкой мыльной пены.
– А теперь будьте любезны…
Виктория наклонилась над раковиной. Вода потекла по волосам,
с журчанием уходя в отверстие слива.
Вдруг в нос ей ударил сладковатый тошнотворный больничный
запах. Кусок мокрой вонючей ткани плотно закрыл ей нос и рот. Виктория стала
отбиваться, извиваясь, вертя головой, но железная рука твердо прижимала лоскут
к ее лицу. Она почувствовала, что задыхается, в ушах поднялся оглушительный
звон…
А потом – темнота, глубокая и беспросветная.
Глава 18
Когда сознание к ней вернулось, у нее было такое чувство,
что прошло очень много времени. В голове плавали какие-то обрывки воспоминаний:
тряская езда в машине – громкие ссорящиеся арабские голоса – слепящий луч света
в глаза – мучительная дурнота, а потом смутно припомнилось, как она лежит на
кровати и кто-то поднял ее руку – болезненный укол – и опять ей что-то
мерещится – и обступает тьма – и не проходит, растет беспокойство…
Но теперь она наконец сознает себя… Она – Виктория Джонс… С
Викторией Джонс что-то случилось, давным-давно, с тех пор прошли месяцы, может
быть, даже годы… хотя возможно, только дни.
Вавилон – солнце – пыль – волосы – Катерина. Ну конечно,
Катерина! Катерина улыбалась и хитро смотрела из-под сальных локонов. Это она
отвела Викторию мыть волосы, и потом… Что случилось потом? Кошмарный запах, и
теперь тошнит, чуть припомнить. Хлороформ,
[104]
конечно. Ее усыпили и
перевезли. Но куда?
Виктория осторожно попробовала приподняться и сесть на
жесткой кровати – голова болит и кружится, наваливается сонливость, смертельно
хочется спать… Тот укол, это они ее держали под наркозом… она и сейчас еще
одурманена.
Но, по крайней мере, ее не убили (интересно почему?). Ну и
слава богу. И самое лучшее, что она может сейчас сделать, – это заснуть. Что
она незамедлительно и сделала.
В следующий раз Виктория очнулась уже с более ясной головой.
Был день, и при свете она смогла получше рассмотреть помещение, в котором
находилась.
Это была тесная комнатушка, но с очень высоким потолком.
Стены выкрашены гнетущей голубовато-серой краской. Пол – земляной, плотно
убитый. Всей мебели только кровать, на которой она лежала, укрытая грязной
ветошью, да хлипкий стол, и на нем щербатый эмалированный таз, а под ним
оцинкованное ведро. Единственное окошко забрано снаружи деревянной резной
решеткой. Виктория встала с кровати и на нетвердых ногах, пересиливая дурноту, подошла
к окошку. Сквозь деревянную резьбу был отлично виден сад и пальмы на заднем
плане. Сад, по восточным меркам, очень даже неплохой, хотя, конечно, в
пригородах Лондона его бы не оценили – одни ярко-оранжевые ноготки и несколько
пыльных эвкалиптов да худосочных тамарисков.
[105]
По саду гонял мяч ребенок с синей татуировкой на лице и с
бесчисленными браслетами на руках и ногах – бегал и напевал что-то тоненько в
нос, похоже на отдаленный звук шотландской волынки.
После окна Виктория приступила к осмотру двери. Дверь была
большая, массивная. Виктория подошла и на всякий случай толкнула. Заперто,
конечно. Девушка вернулась к кровати и села.
Где она находится? Не в Багдаде, это уж точно. И что ей
теперь делать?
Последний вопрос, как она тут же сообразила, был неуместен.
Правильнее спросить, что сделают с ней? Испытывая неприятный холод внизу
живота, Виктория вспомнила совет мистера Дэйкина говорить все, что ей известно.
Ну, а если уже все узнали от нее под наркозом?
Впрочем, возвратилась Виктория к единственной мысли,
внушавшей бодрость, она ведь жива. И надо только как-то продержаться в живых,
пока Эдвард ее не найдет. Что, интересно, сделает Эдвард, когда обнаружит ее
исчезновение? Пойдет к мистеру Дэйкину? Или будет действовать в одиночку?
Нагонит страху на Катерину и заставит во всем признаться? А вообще-то
заподозрит ли он Катерину? Чем больше старалась Виктория представить себе
Эдварда в образе своего деятельного спасителя, тем абстрактнее и бледнее он
становился. Хватит ли у него сообразительности, вот в чем вопрос. Он, конечно,
прелесть. И душка. Но как у него с умом-то вообще? Ведь сейчас она очутилась в
такой ситуации, когда от его ума, бесспорно, зависит очень многое.
У мистера Дэйкина, у того с умом все в порядке. Зато неясно,
будет ли он так уж стараться. Может, просто возьмет да и вычеркнет ее из своего
мысленного гроссбуха, проведет черту по всем страницам и аккуратно припишет:
RIP.
[106]
В конце концов, кто она для него? Просто одна из многих. Мало ли
сколько их, желающих попытать удачи – не вышло, жаль, но что ж поделаешь. Нет,
рассчитывать на то, что мистер Дэйкин затеет розыск, не приходится. Он же ее
предостерегал.
И доктор Ратбоун тоже предостерегал. (Или грозил?) А когда
она не поддалась на угрозы, они тут же, без задержки, были приведены в
исполнение…
Но я ведь пока еще жива, опять напомнила себе Виктория,
предпочитавшая видеть во всем перво-наперво светлые стороны.
За дверью раздались шаги, заскрежетал ключ в ржавом замке.
Взвизгнули петли, дверь распахнулась. На пороге показался незнакомый араб. Он
держал старый жестяной поднос, на котором что-то стояло.
Араб был, похоже, в отличном расположении духа, он широко
ухмыльнулся, произнес нечто непонятное по-арабски, а затем поставил поднос,
ткнул пальцем в свой разинутый рот и удалился, заперев за собой дверь.