Ветер усиливался, высокий небесный свод начинал светиться, растворяя свои черные, как смоль, краски в глубокой лазури. Далеко на востоке, там, где небо встречается с морем, уже показались первые розовые прожилки.
Готаро коснулся его.
— Послушай, дружище, капитан Ногути прав. Все мы любим жизнь — это тоже наш долг. Но помимо тебя самого существует еще нечто высшее. Это одна из первых заповедей христианства.
Они подошли к наполовину прикрытому брезентом самолету, механики уже принялись за дело, и коротко, но вразумительно объяснили им, как работают основные узлы этого, тандема. Все было довольно просто. Двухмоторный “Мицубиси” частично был разобран снизу, чтобы было куда пристроить брюхо грузной “Оки”. Его переделали так, чтобы с управлением мог справиться один человек — пилот.
Внизу был “цветок сакуры”. Нанги заглянул внутрь и содрогнулся от ужаса: настоящий летающий гроб, почти без всякого оборудования. Только приборы управления и переговорное устройство для связи с пилотом “Мицубиси”.
Механики объяснили, что Готаро будет лететь в большом аппарате до тех пор, пока не покажется цель. Затем он проскользнет через особое отверстие в узкую кабину “Оки”. Все фазы полета были обговорены в деталях, затем обоих майоров попросили все повторить. Было уже 05.19.
Они забрались в “Мицубиси”.
Море казалось сплошным заревом, отражая своей необъятной, покрытой рябью поверхностью кроваво-красный восход солнца. Огненные лучи света поднимались все выше и выше, вытесняя на небе все оттенки голубого.
Нанги и Готаро не слышали ничего, кроме монотонного жужжания и постоянной вибрации двух моторов. Теперь Нанги с полной ясностью осознал, в каком же отчаянном положении находится его страна. Он не раз летал на таких самолетах, но теперешний полет представлял собой нечто иное. Часть оборудования, как и говорили механики, была демонтирована. Разумеется, на самолете не было никакого оружия — он заметил это еще на земле, при первом же осмотре. Убрали также и значительную часть внутренней изоляции. Нанги понимал: это было необходимо, чтобы как-то компенсировать довольно значительный — четыре тысячи семьсот фунтов — вес “Оки”, на носу которой находилось более двух с половиной тысяч фунтов мощной взрывчатки.
Но чем дольше он летел на своем “новом” самолете, тем больше убеждался, что убрано было гораздо больше, чем того требовала крайняя необходимость. Он вспомнил, что сказал Готаро о плачевном состоянии личного состава японской армии. Не относятся ли эти слова в той же мере и к японской технике? До какого же уровня опустились их самолеты? Неужели к концу года неумелые подростки возьмут в свои неокрепшие руки винтовки и поплывут в гребных шлюпках навстречу вооруженному до зубов врагу? Мысль об этом заставила Нанги содрогнуться, и он поправил курс.
Прямо за его спиной Готаро, выполнявший в данный момент функции штурмана, изучал воздушную карту северной части Тихого океана. Он взглянул на часы и, наклонившись вперед, чтобы Нанги смог расслышать его сквозь оглушительный гул моторов, сказал:
— Мы увидим их примерно через десять минут, приблизительно в двухстах пятидесяти милях к юго-западу от Гуама. — Он снова взглянул на карту. — Мы столкнемся с ними почти прямо над Марианской впадиной. Говорят, это самая глубокая впадина на земле.
— Знаю! — Нанги пришлось кричать, чтобы быть услышанным. — И стараюсь об этом не думать. Я где-то читал, что там около сорока тысяч футов глубины. — Его передернуло.
— Не волнуйся, — беззаботно ответил Готаро, — ни тебе, ни мне не доведется сегодня поплавать.
Ровно через шесть минут Готаро коснулся плеча Нанги и указал ему на юг. Нетронутая поверхность океана казалась безмятежной и такой плоской, словно была сделана из цельного куска оружейного металла, прочного и непробиваемого. Но там, куда указывал палец Готаро, Нанги увидел два маленьких пятнышка. Он еще раз скорректировал курс.
— Время, — сказал ему в ухо Готаро. Нанги выравнивал в это время скорость.
— Подожди! — крикнул он. Но, когда повернул голову, друга уже не было. Нанги представил себе, как тот скользит по встроенному тоннелю в узкую и тесную, словно гроб, кабину.
— Я здесь, — услышал Нанги голос Готаро из переговорного устройства. Он сбавил обороты, и самолет начал снижаться. Нанги информировал Готаро о каждом своем движении.
— Мы на высоте тридцать пять тысяч футов. Я уже могу различить цель.
— Вижу эсминец, — сказал Готаро. — Только доставь меня туда вовремя, а уж я сделаю все остальное.
Опытные руки Нанги вели самолет прямо по курсу. Он чувствовал тугую повязку хатимаки вокруг шлема.
— Сато-сан, — сказал он.
— Да, дружище.
Что тут можно было сказать?
— Двадцать девять тысяч футов. Приближаемся к цели. — Он поднял руку и дотронулся до белой полоски ткани, концы которой трепетали на ветру.
Небо было необъятным. Слева вдоль горизонта собирались тучи, и от внимания Нанги не ускользнула резкая перемена в направлении ветра. Но территория, над которой они пролетали, все еще была залита солнечным светом. Насколько хватало глаз, везде простиралось безграничное море.
— Двадцать восемь тысяч! — Нанги положил руку на рычаг отцепления “Оки”. — Буду отсчитывать тебе обратный счет.
Должно быть, Готаро почувствовал что-то в его голосе, потому что он сказал:
— Не переживай, дружище. Выше голову.
— В отличие от тебя, мне не во что верить, — произнес Нанги, оправдывая свою эмоциональность.
Стрелка высотомера колебалась возле нижней отметки. Вскоре “Ока” превратится в стремительно несущийся цветок, падающий на грудь океана. Настало время прощаться.
Сквозь гул ветра по переговорному устройству до него донесся голос Готаро:
— Такая наша жизнь: сегодня мы в расцвете, а завтра будет ветер соцветья наши нежные срывать — не век же нам благоухать.
Глаза Нанги застилали слезы, он дернул за рычаг.
— Прощай, — прошептал он.
Через мгновение сработали реактивные двигатели, но внезапно “Мицубиси” перевернулся в воздухе. Сначала Нанги подумал, что их задел вражеский снаряд. Нет, что-то не то: они находились еще далеко от цели, чтобы их могли достать корабельные пушки, а в небе, кроме них, никого не было.
Развернувшись одним крылом в небо, самолет начал стремительно падать вниз, и Нанги с замиранием сердца понял, что произошло. Ободранный фюзеляж весь сотрясался от порывов ветра, он наклонился вперед и закричал в переговорное устройство:
— Готаро! Готаро!
— Я все еще торчу здесь, приклеенный к твоему днищу.
— Двигатели сработали не так! Я не могу выровнять самолет! — Нанги в отчаянии дергал ручки управления, но все было бесполезно, и он знал об этом. Скорректировать тысячу семьсот шестьдесят четыре фунта дополнительной нагрузки было невозможно.