— С удовольствием, господин Лорд.
Клянусь, что в тот момент у меня не было ни малейшего подозрения. Отчего мне было не взять книгу? Надо же, до чего они хитро все устроили, мой папаша, скотина безрогая, и достопочтенный Манфред Лорд!
23
Достопочтенный Манфред Лорд звонит.
Тут же раздается стук в дверь, и появляется господин Лео, на этот раз всего лишь в черном костюме, однако такой же высокомерный, сухопарый, улыбающийся, со своими ледяными рыбьими глазами. Господин Лео, слуга из виллы в горах Таунус. Господин Лео, получивший от меня пять тысяч марок. Господин Лео, выкравший любовные письма, написанные Верене другими мужчинами, подслушивавший и записывавший на магнитофон телефонные разговоры. Господин Лео, шантажист.
— Вы звонили, милостивый государь? О, господин Мансфельд, добрый вечер.
— Добрый вечер, господин Лео.
Манфред Лорд говорит звучно и спокойно:
— Не будете ли вы так добры сходить в мою спальню? Там на ночном столике лежит тонкая книга. Принесите ее.
— Слушаюсь, милостивый государь.
Манфред Лорд широко улыбается:
— Вас, наверное, удивляет, что он здесь, а не во Фридхайме, не так ли?
— Да… нет… то есть…
— Я вызвал его сюда. Точнее даже: он меня об этом попросил. Ему слишком одиноко там наверху. И, надо сказать, я его понимаю! У садовника по крайней мере есть жена. А Лео абсолютно одинок. И к тому же зимой у нас здесь часто бывают гости. Он может оказаться здесь полезным. Во Фридхайме он рубит дрова, убирает снег и больше ничего. (Все это говорится монотонно, без каких-либо намеков, не глядя на меня.) Моя жена тоже рада, что он здесь. Правда, дорогая?
— Да, — говорит Верена и, улыбаясь, смотрит мне прямо в глаза, чтобы показать, что не даст сбить себя с толку, — он, конечно, большая помощь. Отличный слуга.
Стук.
Дверь открывается.
С поклоном в комнату входит подлец.
— Это та, милостивый государь?
— Да, это она. Большое спасибо. Можете идти спать, Лео.
— Хорошо, милостивый государь. Желаю господам приятного ночного отдыха.
Лорд подходит ко мне. Книга, которую он держит в руках, на вид очень старая, ее обложка вся в пятнах. Наверняка она долго пролежала в подвале.
— Это «Дибук», — говорит Манфред Лорд. — Знаменитая пьеса — легенда из жизни восточного еврейства. — Он переворачивает пожелтевший титульный лист. — Собственно говоря, здесь другой заголовок — не «Дибук» (это такой злой дух, который может вселиться в человека), а «Между двумя мирами».
— Но я вижу, что текст здесь немецкий, а не на иврите.
— Это немецкий перевод. Вот: издательство Беньямина Харца. Первое издание, высоко ценимое и разыскиваемое знатоками. Автор пьесы Ан-Ски. «Дибук» одна из наиболее популярных пьес на сценах еврейских театров. Так что, если вы захватите…
— Разумеется.
Вечер в гостях подошел к концу. Манфред Лорд берет Верену под руку и идет вместе с ней, сопровождая меня в холл, где я надеваю свою куртку. Я все еще надеюсь хотя бы на мгновение остаться с Вереной наедине, но Лорд набрасывает себе на плечи пальто и говорит жене:
— Действительно, на улице страшный туман и гололед. Тебе не стоит выходить, дорогая! Я провожу Оливера к машине.
— Спокойной ночи, сударыня. — Я целую ей руку. Ее пальцы сжимаются вокруг моих. — Благодарю за прекрасный вечер.
Вот и все. Больше мне и сказать нечего.
Он пропускает меня в дверь впереди себя. Его широкая спина закрывает Верену, я ее уже не вижу. Кованые фонари горят вдоль дорожки из гравия, ведущей к воротам ограды.
— Ах, — радуется Манфред Лорд, — Лео уже посыпал песком! Не парень, а просто золото! На него я могу положиться на все сто процентов. Всегда и во всем! Он у меня уже восемь лет! Пойдет за меня в огонь и воду!
Что знает господин Лорд о нас с Вереной? О чем догадывается. Может быть, Лео…
Мы уже стоим у моего «ягуара».
Мы трясем друг другу руки.
— Привет вашей семье, Оливер! Всего хорошего!
Я трогаюсь с места. Он стоит, одна рука в кармане, и машет мне. А что, собственно, ему еще делать?
В эту ночь туман очень плотно лежит над Франкфуртом, а автострада сильно обледенела. Я не могу ехать быстрее, чем тридцать километров в час, но и на такой скорости машину иногда заносит.
На жутковато пустынной и тихой стоянке я останавливаюсь и достаю фотографии, подаренные мне Вереной. Их всего семь, они различной величины, среди них есть и новые, и старые. На одной она совсем юная девочка на карнавальном балу, на другой она в чулках в сеточку, в черных штанишках, фраке и с цилиндром. В руке держит трость, а во рту у нее длинный-предлинный мундштук с сигаретой. Верена явно изображает Марлен Дитрих. На одной из фотографий она совершенно голая. Видно, что снимок сделан недавно, поскольку на нем у нее та же прическа, что и теперь, и современные туфли. Кто бы мог сделать это фото?
Кто бы его ни сделал, я его ненавижу! Никто не должен знать, никто не должен видеть, как прекрасна Верена! Я рву все фотографии. Затем я их по кусочкам сжигаю, не торопясь — пока каждый из них не превращается в пепел. Пепел я растаптываю. Покончив с этим, еду дальше. Все гуще туман. Один раз из тумана выскакивает олень и чуть не попадает мне под колеса. Я с удовольствием сохранил бы фотографии. Особенно ту из них, где Верена голая. Но мне нельзя рисковать. Конечно, она думала, что доставит мне этими снимками большую радость. Нет, я должен был сжечь их!
Лео…
24
5 декабря 1960 года. 17 часов.
Четверг. У меня полно времени. Но не у Верены. Ей пора домой. На шестнадцать часов ее муж назначил встречу шефу, чтобы оформить ему заем. («Я благодарю вас, Оливер. Вы отличный парень, Оливер! И господин Лорд тоже, должно быть, хороший человек! Вы не представляете, что для меня значит сейчас такая помощь!» — «Вот видите, господин доктор, есть же порядочные люди в этой стране…»)
Нет, Верене пора домой.
Мы провели в «нашем» доме четыре часа. Сейчас Верена одевается. Я с удовольствием наблюдаю за ней, у нее такие восхитительные движения.
Все, все, все в ней прекрасно.
Я уже одет, сижу на кровати и курю. Свечи опять догорели. На улице, за закрытыми ставнями, идет снег. АФН передает рождественскую музыку.
— Зачем появился Лео?
— Затем, чтобы за мной шпионить, разумеется.
— Ты не боишься?
— С тех пор, как мы вместе, нет. — Она пристегивает чулки и влезает в юбку. — Странно, но раньше я всегда боялась.
— И сейчас было бы лучше, если б ты боялась.