Триллион долларов. В погоне за мечтой - читать онлайн книгу. Автор: Андреас Эшбах cтр.№ 142

Маккейн поднял руку, чтобы остановить словесный поток профессора.

– Если память мне не изменяет, – сказал он, – мы все это обговорили еще в мае.

Коллинз запнулся и потом кивнул:

– Может быть. Да, так и есть.

– Тогда я бы попросил, чтобы мы наконец перешли к результатам.

– Да. Конечно. Как вам будет угодно. – Он казался чрезвычайно напряженным. Его рука нескладно махала в сторону диаграмм на стенах, а потом снова тяжело повисала вдоль тела. – Вот они перед вами, результаты. По ним все видно.

– Я вижу только линии, – сказал Маккейн.

– Конечно, они нуждаются в интерпретации. Вот это, например, развитие экономики в Азии как сумма экономических развитий всех отраслей во всех азиатских странах, причем пунктирная линия – это позитивный экстремум, обозначенный показателями соответствующего процесса, а точечная линия – негативный экстремум, тоже с отсылкой к набору исходных данных. Соседний лист – это обзор всех наборов данных, которые привели к экстремальным значениям; благодаря отсылке легко просматривается взаимозависимость…

– Профессор, – снова перебил его Маккейн, – в настоящий момент мне не интересно обсуждать ваши методы. Я приехал, чтобы получить результаты.

Ученый задумчиво кивнул, тяжело опершись о край своего письменного стола.

– Вы имеете в виду план, как направить развитие человечества в стабильные, устойчивые отношения.

– Вот именно. Если честно, ваши пространные введения порождают во мне подозрения, что вы не так далеко продвинулись в вашей работе, как мы договаривались в мае и как вы мне все это время докладывали.

– О, нет, это не так, мы продвинулись, – ответил Коллинз, снял свои очки и стал протирать их полой своего белого халата. – Мы продвинулись даже дальше, чем рассчитывали. Но ожидаемого плана, боюсь, среди наших результатов не отыщется.

– Этого не может быть.

Профессор взял со своего стола листок:

– Целью, к которой мы стремились, было провести до начала октября сто двадцать миллионов моделирований. Чтобы отработать все наборы экстремальных пунктов и выявить пятьсот лучших подходов. И фактически мы к десяти часам утра сегодняшнего дня закончили ровно 174 131 204 процесса, то есть почти в полтора раза больше, чем было намечено. – Он снова отложил листок. – Причина, по которой мы не нашли действующего плана, не в том, что мы были слишком нерасторопны или нам не хватало компьютеров. Причина в том, что такого плана нет.

* * *

Они отыскали себе место на старой церковной скамье, белая краска которой постарела и вытерлась, сели и молчали.

Джон предался атмосфере. Ему казалось совершенно невероятным, что это и есть то место, откуда исходила революция. Николай-кирхе была небольшая и невзрачная, снаружи окруженная строительными площадками, внутри скромно освещенная и малолюдная. Окна с матовыми стеклами если не были завешаны темными шторами, то были загорожены снаружи. В ближнем углу рядом с доской объявлений и церковной урной для пожертвований стояла большая, нарисованная от руки табличка, на которой внутри круговой радуги была изображена фигура мужчины, орудующего молотом.

– «Перекуем мечи на орала», – шепотом перевела ему надпись Урсула. – «Моление о мире в храме Св. Николая каждый понедельник в 17 часов».

Так вот с чего все начиналось. Со скромного приглашения в эту церковь. Джон попытался прочувствовать, хранит ли это место память о надеющихся, отчаявшихся, испуганных, яростных, трепетных, на все решившихся людях, – но тут не было ничего такого. Самая обыкновенная церковь. Ему показалось примечательным отсутствие мемориальной доски в память о событиях осени 1989 года. Новое правительство не сочло необходимым ее повесить.

Как будто новое правительство тоже предпочитает забыть о том, как легко и просто свергнуть любое правительство – если все люди разом восстанут и скажут: «Хватит!»

Урсула испытующе взглянула на него:

– Ты, кстати… как это… верующий?

– Ты хочешь знать, хожу ли я в церковь? Последний раз я был в церкви двадцать лет назад, когда Чезаре женился. Это мой старший брат, – добавил он.

Она мельком улыбнулась:

– Я знаю. Я ведь летела с ним рядом в самолете.

– Ах, да, верно. – Это была одна из историй, которые они рассказывали друг другу в минувшие ночи.

– Нет, я хочу знать, религиозен ли ты. Веришь ли ты в Бога?

– Верю ли я в Бога? – Джон глубоко вздохнул. – Года три-четыре назад я дал бы тебе четкий ответ на этот вопрос, но сегодня… Я не знаю. Ты ведь спрашиваешь из-за прорицания, да?

– Естественно. Если ты веришь, что Джакомо Фонтанелли получил свое видение от Бога, ты по логике должен верить в Бога.

Джон повесил голову:

– Скажем так, я стараюсь быть открытым для возможности, что за всем этим может стоять Божественный промысел… Может быть, даже надеюсь. Но чтобы верить?..

– Так, как верил Кристофоро Вакки?

– Нет. Так – нет, – Джон решительно помотал головой. – Но хотел бы.

– Я в последний раз во что-то верила при посвящении в пионеры. «Готовы ли вы отдать все ваши силы за счастливую жизнь трудящихся? – Да, клянемся. – За миролюбивую, демократическую и независимую Германию? – Да, клянемся». И так далее. Я хотела «жить в духе дружбы между народами, встать в ряды солидарности трудящихся…» А потом меня не допустили до окончания средней школы, хотя я была лучшей ученицей в классе. Когда я жаловалась, все только глаза отводили и норовили улизнуть – из солидарности трудящихся. Все только пустые фразы. Вера и идеализм – не что иное, как способ использовать другого.

Они помолчали. Снаружи доносился шум уличного движения.

– Так, как Якоб Фуггер использовал веру Джакомо Фонтанелли?

– И Микеланджело Вакки, не забывай.

Из алтаря вышел человек, видимо, церковный служка, с дребезгом передвинул два подсвечника на новое место и стал возиться со свечами. Все это казалось сокрушающе обыденным.

– Люди в то время – во что они верили? – спросил Джон. – Те, что приходили сюда, в церковь. Должны же были они во что-то верить.

Урсула пожала плечами:

– Не знаю. У меня было чувство, что они просто отчаялись, а больше некуда было пойти. Уж точно они не верили в то, что государство можно сокрушить.

– Нет?

– Никто не верил в это. Да и мало кто хотел. Большинство удовлетворилось бы чуть большей демократией и свободой передвижения. С того и началось, что имена людей, подавших заявление на выезд, вывешивались на доске объявлений в церкви, потому что они боялись внезапно и бесследно исчезнуть. – Она повернулась к нему. – Никто всерьез не ждал, что последует что-то вроде воссоединения, вот в чем штука, понимаешь? Несмотря на Горбачева в Москве, несмотря на гласность и перестройку ни один человек в мире на это даже не рассчитывал. Секретные службы не рассчитывали, правительства не рассчитывали, никто. Никакой ясновидец не предсказал этого, никакой компьютер не просчитал наперед, не было ни одного утопического произведения, которое отважилось бы изобразить воссоединение Германии и развал Варшавского пакта, да к тому же еще мирный, без единой капли крови. И я утверждаю, что это не было ни предсказуемо, ни неотвратимо. Все могло бы пойти и по-другому. Они могли бы расстрелять толпу девятого октября. А девятое ноября так же вероятно могло стать началом третьей мировой войны. Все балансировало на лезвии ножа. Это было просто везение.