— А как же ты. Хори? Ты ведь знаешь.
— Я считаю, что знаю, — поправил ее он. — Но никак этого не
проявляю, я не обмолвился и словом. Иза поступила неосторожно. Она высказалась,
обнаружила, куда ведут ее мысли. Этого делать не следовало, о чем я ей потом и
сказал.
— Но ты. Хори… Если что-нибудь случится с тобой…
Она замолкла, почувствовав, что Хори смотрит ей прямо в
глаза. Его печальный пристальный взгляд проникал в ее мысли и сердце.
— Не бойся за меня, Ренисенб, — осторожно взял он ее руки в
свои. — Все будет хорошо.
Если Хори так считает, подумала она, значит, и вправду все
будет хорошо. Она испытала удивительное чувство умиротворения, покоя, ликующего
счастья, прекрасное, но такое недосягаемое, как те дали, что она видит со
скалы, в которой высечена гробница, дали, куда не достигают шумные людские
притязания и запреты.
И вдруг услышала собственный голос, резкий, решительный:
— Я выхожу замуж за Камени.
Хори отпустил ее руки — словно ни в чем не бывало.
— Я знаю, Рениеенб.
— Они… Мой отец… Они считают, что так надо.
— Я знаю.
И пошел прочь.
Окружающие двор, стены, казалось, приблизились, голоса из
дома и из-под навесов, где лущили кукурузу, стали громкими и настойчивыми.
«Хори уходит», — мелькнуло у Ренисенб в голове.
— Хори, куда ты? — окликнула она его.
— На поля к Яхмосу. Уборка почти закончена, нужно многое
подсчитать и записать.
— А Камени?
— Камени тоже будет с нами.
— Я боюсь оставаться здесь, — выкрикнула Ренисенб. — Да,
даже в разгар дня, когда кругом слуги и Ра плывет по небесному океану, я боюсь.
Он тотчас вернулся.
— Не бойся, Ренисенб. Клянусь, тебе нечего бояться. Сегодня,
во всяком случае.
— А завтра?
— Живи одним днем. Клянусь тебе, сегодня ты в безопасности.
Ренисенб посмотрела на него и нахмурилась.
— Значит, нам все еще грозит опасность? Яхмосу, моему отцу,
мне? Ты хочешь сказать, что я не первая в череде тех, кому грозит опасность?
— Постарайся не думать об этом, Ренисенб. Я сделаю все, что
в моих силах, хотя тебе может казаться, что я бездействую.
— Понятно… — Ренисенб задумчиво посмотрела на него. — Да, я
понимаю. Первая очередь за Яхмосом. Убийца уже дважды использовал яд и
промахнулся. Он сделает и третью попытку. Вот почему ты хочешь быть рядом с ним
— чтобы защитить его. А потом наступит очередь моего отца и моя. Кто это так
ненавидит нашу семью, что…
— Тес. Лучше помолчи, Ренисенб. Доверься мне. И старайся
прогнать страх.
Гордо откинув голову и глядя прямо ему в глаза, Ренисенб
произнесла:
— Я верю тебе. Хори. Ты не дашь мне умереть… Я очень люблю
жизнь и не хочу уходить из нее.
— И не уйдешь, Ренисенб.
— И ты тоже, Хори.
— И я тоже.
Они улыбнулись друг другу, и Хори отправился на розыски
Яхмоса.
2
Ренисенб сидела, обхватив руками колени, и следила за Кайт.
Кайт помогала детям лепить игрушки из глины, поливая ее
водой из водоема. Разминая пальцами глину и придавая ей нужную форму, она учила
двух насупленных от усердия мальчиков, как и что делать. Ее доброе некрасивое
лицо было безмятежно, словно страх смерти, царивший в доме, нисколько ее не
коснулся.
Хори просил Ренисенб ни о чем не думать, но при всем своем
желании Ренисенб не могла выполнить его просьбы. Если Хори знает, кто убийца,
если Иза знала, кто убийца, то почему и ей не знать? Быть может, не знать менее
опасно, но кто в силах с этим согласиться? Ей тоже хотелось знать.
Выяснить это, наверное, не так уж трудно — скорей даже
легко. Отец, совершенно ясно, не мог желать смерти своим собственным детям.
Значит, остаются… Кто же остается? Остаются двое, хотя поверить в это
невозможно: Кайт и Хенет.
Женщины…
И что у них за причина?
Хенет, правда, ненавидит их всех… Да, она, несомненно, их
ненавидит. Сама призналась, что ненавидит Ренисенб. Почему бы ей не пылать
такой же ненавистью и к остальным?
Ренисенб пыталась проникнуть в самые сокровенные мысли
Хенет.
Живет здесь столько лет, ведет в доме хозяйство, без конца
твердит о своей преданности, лжет, шпионит, ссоря их друг с другом… Появилась
здесь давным-давно в качестве бедной родственницы красивой госпожи из знатного
рода. Видела, что эта красивая госпожа счастлива с мужем и детьми. Ее
собственный муж покинул ее, единственный ребенок умер… Да, это могло стать
причиной. Вроде раны от вонзившегося копья, как Ренисенб раз видела. Снаружи
эта рана быстро зажила, но внутри начала нарывать и гноиться, рука распухла и
стала твердой. Пришел лекарь и, прочитав нужное заклинание, вонзил в опухшую
руку небольшой нож, и оттуда брызнула струя вонючего гноя… Еще похоже бывает,
когда прочищают сточную канаву.
То же самое произошло, по-видимому, и с Хенет. Страдания и
обиды, казалось, забылись, но внутрь сознания просочился яд, который,
накопившись, прорвался потоком ненависти и злобы.
Испытывала ли Хенет ненависть и к Имхотепу? Вряд ли. Много
лет она увивается возле него, льстит и заискивает… А он полностью ей доверяет.
Неужто и с ним она притворяется?
Если же она искренне предана Имхотепу, то почему решилась
причинить ему столько горя?
А что, если она и его ненавидит? Ненавидела всю жизнь? И
льстила, чтобы ловко воспользоваться его слабостями? Что, если она ненавидит
Имхотепа больше всех? Тогда что может доставить большую радость человеку со
столь извращенными и порочными наклонностями, нежели возможность заставить
своего заклятого врага собственными глазами видеть, как один за другим погибают
его дети?
— Что с тобой, Ренисенб?
На нее смотрела Кайт.
— У тебя такой странный вид.
Ренисенб встала.
— Меня вот-вот вырвет, — сказала она. Отчасти это было
правдой. От картины, которую она сама себе нарисовала, ее начало тошнить. Кайт
восприняла ее слова буквально.
— Ты, наверно, съела неспелых фиников либо рыба была
несвежей.