Майер ел, слушал и бурчал с полным ртом.
— Что-нибудь еще?
Опять эти интонации в голосе. Обычно он говорил по-другому, она уже научилась различать его настроения.
— Почему вы злитесь, Майер?
Остатки сосиски исчезли у него во рту, пока он думал над вопросом.
— Потому что, — сказал он, — у меня есть чувства.
Лунд ничего на это не сказала.
— Так что-нибудь еще? — повторил Майер.
— Нет.
Но потом она передумала:
— Да. — Лунд подошла и уперла палец в его грудь. — Когда в следующий раз будете посылать кого-то за сосиской, заказывайте и на мою долю.
Лунд решила все же сначала посоветоваться с Букардом. Шеф взял с ее стола папку фотографий из морга, стал смотреть. Ссадины, раны, синяки. Ее мучили жестоко и долго.
— Что у вас есть на парней? — спросил он. — Доказано их присутствие в той комнате?
— Анализы пока не готовы. Но лаборатория обрабатывает наши материалы в первую очередь.
Букард продолжал перебирать фотографии.
— Ты, разумеется, помнишь, кто их родители?
Лунд нахмурилась:
— Почему это должно нас заботить?
По какой-то причине шеф был в дурном настроении.
— У нас и так уже немало неприятностей. Нужно вести себя более благоразумно.
В дверь заглянул Майер и объявил:
— Хартманн хочет встретиться.
— Что ему нужно? — спросила Лунд.
— Не сказал. Но, похоже, что-то важное.
— Хартманн подождет, — сказала Лунд. — Мы едем на обыск.
Она направилась к двери, но Букард остановил ее за руку:
— О чем мы только что говорили? Троэльс Хартманн может стать следующим мэром Копенгагена. И мы не будем раздражать людей из ратуши без особых на то причин.
— Нам нужно обыскать квартиру подозреваемого…
— Я могу взять это на себя, — вставил Майер. — Не беспокойтесь, обо всем доложу.
Букард кивнул:
— Прекрасно. Так и поступим.
Он вышел из кабинета.
— Не забудьте позвонить Хартманну, — крикнул Майер Лунд, выскакивая вслед за Букардом в коридор. — Он ведь лично с вами хотел встретиться.
Лунд ждала у стойки бара, чувствуя себя ужасно неловко. Она не часто ходила в рестораны, даже с Бенгтом. После последних сумасшедших дней ресторан в Нюхауне казался слишком теплым и мирным. Слишком обыденным.
Хартманн опоздал на пять минут, извинился и, пока они ждали столик, спросил:
— Как дела у родителей девушки?
Это вопрос политика или человека, пыталась понять Лунд.
— Вы для этого пригласили меня сюда? Чтобы поговорить о родителях?
— Как я понимаю, вы не сторонница светских разговоров.
— Во всяком случае, не в разгар трудного дела. Как, например, этого.
— Завтра у меня пресс-конференция, и я бы хотел сказать правильные слова.
— Правильные для кого?
— Для вас. Для меня. В большей степени меня волнуют родители Нанны.
Есть такие люди, у которых отлично получается изображать искренность.
— Говорите, что считаете нужным, — предложила она ему.
— В расследовании уже было достаточно неприятных сюрпризов. Новых не предвидится?
Не моргнув глазом, Лунд ответила:
— Судя по всему, нет.
— Могу ли я сказать, что между преступлением и нами нет никакой связи?
Она кивнула:
— Думаю, да. — Она внимательно следила за его лицом. — Если вы считаете, что это так.
Подошла официантка, освободился столик, который заказывал Хартманн.
— Это все? — Лунд была готова уйти.
Он положил ладонь ей на локоть, очень мягко.
— Я хотел извиниться. За то, что подозревал вас в утечке информации. Похоже, дело в нас; в штабе происходят странные вещи. — На мгновение в глазах Хартманна вспыхнул гнев. — Для меня все это стало полной неожиданностью. — Он взглянул на нее. — Вы не голодны?
Мимо пронесли блюдо с едой. Фрикадельки и паста. Выглядели они гораздо аппетитнее, чем тот хот-дог, который не купил ей Майер.
— Я буду то же самое, — показала Лунд на приглянувшуюся ей тарелку. — Одну минуту, пожалуйста.
Она вышла в вестибюль, позвонила матери и услышала самое многословное, самое дружелюбное приветствие за многие месяцы. Потом узнала, что было тому причиной: из Швеции приехал Бенгт. В Копенгагене он собирался остаться всего на одну ночь.
— Вам надо поздороваться, — проворковала она и передала трубку Бенгту.
«Сейчас мне это совсем ни к чему», — думала Лунд, слушая его рассказ об успехах Марка в занятиях шведским, о настоящей форме хоккейного клуба Сигтуны, которую раздобыл Бенгт в подарок Марку, об идеальной древесине для идеальной сауны.
Она кивала, но в голове у нее была лишь маленькая грязная каморка в подвале гимназии, матрас, запятнанный кровью, стол с едой и наркотиками, выброшенные за ненужностью шляпа ведьмы и голубой парик.
— Когда ты придешь домой? — спросил Бенгт. И вернул ее своим вопросом в нескладное настоящее.
— Скоро, — пообещала она. — Скоро.
Пауза.
— Когда?
Он никогда не давил на нее. Никогда не казался недовольным, или обиженным, или холодным. Его приятный миролюбивый характер был основой ее любви к нему. А может, просто ей так было удобнее.
— Как только закончу. Мне жаль, что приходится задержаться. Правда. Давай поговорим, когда я приду. Мне пора.
Вернувшись за стол, она принялась за еду. Они снова обсудили завтрашнее заявление Хартманна, поговорили о сотрудничестве. Вблизи Хартманн был ей интересен. В нем чувствовалась хрупкая наивность, невидимая на глянцевых портретах. Он был вдовцом. Она успела просмотреть газетные подшивки в управлении тогда же, когда проверяла прошлое Яна Майера. Жена Хартманна умерла два года назад от рака. Утрата стала для него тяжелым ударом. В какой-то момент из-за этого чуть не прервалась его политическая карьера, а другой работы у него никогда не было.
Она вдруг осознала, что он не сводит с нее глаз и необыкновенно молчалив для политика.
— В чем дело?
— У вас… — Его рука приподнялась в направлении ее лица. — У вас что-то на губе.
Лунд схватила салфетку, вытерла рот. И продолжила есть с не меньшей жадностью, чем прежде.
Это был уютный ресторан, из тех, куда ходят семейные пары. Или мужчины с любовницами. Если бы кто-то знакомый вошел туда в тот момент и увидел ее с этим мужчиной…