И, ловко выхватив из пальцев Шеравкана тяжеленькую золотую чешуйку, он удалился, сокрушенно качая головой и что-то еще на ходу договаривая.
* * *
Вино принесли скоро: не успел Джафар в шестой раз нервно поинтересоваться, куда запропастился этот чертов жулик Санавбар, как сосредоточенный юноша поставил на дастархан два пузатых кумгана.
— Пожалуйста, господин Рудаки, — сказал он. — Староста прислал. Вам налить?
— Что? Где? Что прислал? Вино прислал? — забеспокоился Джафар.
У Шеравкана сжалось сердце: так жалко слепец тянул сейчас шею, так смешно задирал голову, как будто надеясь хоть что-нибудь увидеть из-под повязки.
Он быстро наполнил ему пиалу.
— Пожалуйста, учитель... держите.
Джафар осторожно отпил... почмокал... снова припал.
— М-м-м. Райская влага!
— Сейчас и угощения поспеют, — сообщил парнишка и добавил так, будто приводил исчерпывающий сомнения довод: — Суруш-ака с утра хлопочет.
Дело, похоже, и впрямь шло к тому: со стороны взгорка, где белый яблоневый цвет менялся розовым сливовым, давно уж тянуло дымом и будоражащими запахами.
Не успел парнишка удалиться, как будто в подтверждение его слов пришли два мальчика: давешний, что поил чаем, доставил стопку горячих лепешек, а его такой же серьезный товарищ — вместительную плошку с жареным мясом. Затем последовала зелень (лежала на чистых лопушиных листьях), кислое молоко, вареный горох с луком и маслом, а также здоровущее блюдо ячменной каши, заправленной шкварками, — все в бедняцкой глиняной посуде, но такое свежее и пахучее, что у Шеравкана стало мутиться в глазах.
Но едва он успел проглотить кусок, как вернулся Санавбар — и не один, а в сопровождении старосты и еще нескольких немолодых и столь же смущенных людей.
— Прошу вас, прошу! — повторял Санавбар, рассаживая визитеров. — Учитель будет рад. Не стесняйтесь!
Это ведь мы у вас в гостях, а не вы у нас. Рассаживайтесь, угощайтесь. Чувствуйте себя как дома! Это, учитель, уважаемые люди. Хотят вам еще раз почтение засвидетельствовать.
— Хорошо, хорошо.
— Простите, если что не так, господин Рудаки, — шепеляво повторял староста, беспрестанно кланяясь. — Вы привыкли, наверное, к богатым приемам... а мы люди простые... деревенщина. У нас все по-старинке... уж вы не гневайтесь.
— Господь с вами! — отвечал Джафар. Он протянул ладони, нашаривая, и староста тут же с новым поклоном взял их в свои. — Что вы говорите! Все замечательно. Невесту привезли?
— Слава богу, слава богу!.. все своим чередом, — говорил староста. — Такой праздник у нас сегодня, видите. Большой праздник!
— Кстати, Санавбар. Налей-ка вина.
— Как не поднять чашу за счастье молодых! — шумел Санавбар, разливая по пиалам.
Шеравкан только сейчас обратил внимание, что он обут в новые сапоги; ну, может, не совсем новые, но все равно едва ношенные. А уходил в дырявых. Откуда взялись?
— Прошу вас! Свадьба — большой праздник. Самый главный в жизни. Кто-нибудь, конечно, скажет, что самый главный — это рождение. На том основании, дескать, что пока человек не родился, у него и свадьбы быть не может. Верно?
— Да, да, конечно, конечно, — несмело соглашались пришедшие.
— Но ведь перед рождением все равно должна быть свадьба? — напирал Санавбар. — А иначе откуда дети возьмутся? Разве не так, уважаемые?
— Конечно, конечно...
— Вот и получается, что свадьба главнее.
— Урок греческой философии, — одобрительно заметил Джафар, протягивая Санавбару пустую пиалу. — Что было раньше — яйцо или курица? А скажите, уважаемые, невеста из вашего кишлака?
— Нет, из соседнего. Вон ту горку обойти — там кишлак Сангияр. Оттуда она.
— Но из хорошей семьи? — озабоченно поинтересовался поэт.
— Из хорошей, — кивнул староста.
— Отлично, — встрял Санавбар. — Семья — корень жизни! Если корень крепкий, то и невеста — лучше не бывает. Давайте выпьем за здоровье ее уважаемого отца!
— Корень-то крепкий, — согласился староста, принимая полную пиалу.
— Да вот с самим отцом несчастье случилось.
Он горестно покачал головой. Пришедшие с ним покивали, а седобородый старец в синей чалме сказал со вздохом:
— Бедный, бедный Бахрам!..
— А что стряслось?
Староста свел брови, по-видимому подбирая слова. Потом расстроенно сказал:
— Видите ли, учитель, сад у него был хороший.
— Сад?
— Ну да, сад.
— И что же? — поторопил Санавбар. — Что за причина для несчастья — хороший сад! При хорошем саде жить нужно да радоваться.
— Так-то оно так, — согласился староста. — Да вот только понравился этот сад одному богатому мулле.
— Бухарскому?
— Верно, бухарскому. Захотел в наших краях летний дом построить.
— Вот-вот, летний дом, — подтвердил кто-то. — А что ж? — у нас прохладно.
— Предложил продать. Бахрам отказался.
— Бахраму зачем продавать сад? — пояснил седобородый в синей чалме.
— Он с этого сада жил. Ему детей поднимать.
— Вот именно.
— Кто последнее продает?
— Мулла этот и говорит: ага! Не хочешь, значит? И купил выше кусок земли. У Варшаба-ложечника. Плохая земля. Варшаб-ложечник всю жизнь на этих камнях бился, лоскутками сеял.
— С хлеба на воду перебивался.
— Понятно: на такой-то земле.
— А мулла-бухарец ему хорошую цену дал. На, говорит.
— А зачем ему выше? — спросил Санавбар. — Какой смысл? Вы же говорите, он сад хотел купить?
Переглянувшись с односельчанами, староста снова горестно покивал. Потом все же пояснил:
— Через землю Варшаба-ложечника ручей шел.
Санавбар пожал плечами.
— Бухарец землю купил — и запруду построил. Понимаете, уважаемый Вода в сторону пошла.
— Ах подлец! — сказал Джафар. — Мимо сада?
— Ну да, мимо сада. Два года Бахрам с ним ссорился. К эмиру жаловаться ездил. А когда сад засох, сам пришел к мулле: ладно, говорит, уважаемый, добили вы меня. Согласен, покупайте. А тот смеется. Какой, говорит, сад? Где сад? Это? Не смеши меня, такой сушняк только на дрова годится. Иди, говорит, другому кому предложи. Раньше, говорит, думать надо было.
— Вот так.
— Такой мулла оказался.
— Бахрам не стерпел... но дело темное. Потом говорили: с ножом кинулся.
— Может быть, может быть, — вздохнул старец в синей чалме. — Горячий человек был. А может, и сами просто так избили.