– Да вот так, – зло ухмыльнулась Ольга, отталкивая от себя
тарелку. – Очень обыкновенно! Особенно в наши дни, женские дни. Чего ты так
кривишься, Колечка? – повернулась она к Монахину. – Противно слушать?
Неприлично говорить о таком? Ничего, ты же сам всегда повторял: что
естественно, то не безобразно. Ну так это вполне естественно! А ты что, не
знаешь, что у женщины бывают месячные? Некоторые в такие дни вообще встать не
могут. Я тоже брякнулась без чувств, когда за носилки с землей взялась. Упала и
лежу. Очнулась кое-как, вижу, уполномоченный надо мной с пистолетом скачет:
вставай, мол, притворщица, или застрелю.
– Что ты говоришь, Оля? – крикнула тетя Люба.
– Ничего, – она опустила голову. – Извините. Зря я вас
расстраиваю, про все говорю. Для вас это – какие-то страшные сказки. Но,
честно, он бы меня, наверное, и в самом деле застрелил, потому что я не могла
встать. За меня вступился один человек с Автозавода. Его звали Григорий
Алексеевич Москвин.
– Григорий Алексеевич? – повторил дед. – Я знал одного
человека с таким именем. Правда, его фамилия была Охтин. Это был прекрасный,
благородный человек!
– Охтин – благородный? – неожиданно взвилась тетя Люба. – Да
страшней его на свете не было!
– При чем тут какой-то Охтин? – закричала Ольга. – Его
фамилия была Москвин! Я ничего не знаю про вашего Охтина, но если бы не этот
Москвин, меня уже убили бы. А так вместо меня убили его!
Онемевшие дед и тетя Люба уставились на нее, только эхом
выдохнули:
– Как – убили?!
– Кто убил?! – вскочил Николай.
– Да говорю же, уполномоченный! – продолжала кричать Ольга.
– Младший лейтенант Дудак. Ранил его в грудь. И Григория Алексеевича даже не
перевязывал никто. Я сама как-то ему рану прижала. Я говорила, тетя Люба, что
постельное белье не трогала… нет, я наволочкой и полотенцем его перевязала. Там
все в крови сразу стало, у него на груди. А потом он мне велел ничего больше не
делать, повязку не менять, потому что, сказал, все равно умрет. Ему только надо
одного человека дождаться.
– Какого человека? – спросил Николай.
– Он дождался? – разом, с одинаковым всхлипом спросили дед и
тетя Люба.
Ольга кивнула.
– Кто он?
– Майор из НКВД. Его фамилия Поляков. Он меня домой привез.
– Майор НКВД привез тебя домой? – раздельно повторил
Николай. – Вы что, знакомы?!
– Ну да, – зло хохотнула Оля, – мы с ним, можно сказать,
друзья. Я его сто лет знаю. Ну, не сто, а четыре года. Помнишь, Коль, когда мы
с тобой заявления в военкомат подавали, чтобы нас в Испанию отправили, меня
вызвали к военкому? Там был Поляков. Он меня домой отпустил. А ты в военкомат
тогда не пошел, уехал: сказал, что нас арестуют, если мы придем. Помнишь? Я
думала, ты просто так куда-то уехал, на молодежную стройку, например, а у тебя,
оказывается, уже заявление было в летной школе. Ты в Одессу уезжал, а мне
ничего не сказал. Помнишь?
Николай покраснел.
– Я хотел, но… – неуклюже начал объяснять он. – Я думал, что
напишу тебе потом…
– А почему ж не написал? – прищурилась Ольга. – Почему
потом-то не написал, а?
– Ну, так… – дернул плечом Николай. – Неожиданно вернуться
хотел и удивить тебя!
– Серьезно? – удивилась Ольга. – Всего-навсего удивить
хотел? А я думаю, тебе было страшно со мной переписываться. Вдруг кто-то
узнает, что ты с дочкой репрессированной Аксаковой в переписке состоишь? Это бы
твою блестящую летную карьеру погубило. Вот ты и решил держаться от меня
подальше.
– Оля, стыдно такие вещи говорить, – строго сказал
Константин Анатольевич.
– Да, – кивнула тетя Люба, – стыдно. Николай ничем не заслужил…
– Неужели? – хмыкнула Ольга. – Неужели не заслужил? А скажи,
Колечка , – в голосе ее зазвучала издевка, – сам скажи, заслужил или нет?
Тот угрюмо смотрел в пол. Потом поднял голову, но в глаза
Ольге не смотрел.
– Ты, наверное, забыла, Олечка , – он точно так же выделил
голосом ее имя, как Ольга перед тем – его, – почему меня сначала из комитета
комсомола курса вывели, а потом и вообще исключили. Почему предложили заявление
на отчисление из университета написать. Забыла? А ведь все из-за тебя! Из-за
того, что я на кладбище пытался миром уговорить Александру Константиновну,
вместо того чтобы ее силой от того креста оттащить, чтобы в милицию ее сдать. А
потом – из-за того, что я с тобой разговаривал, что книжки твои в библиотеку
сдал. Я ведь еще тогда сразу мог уехать, но я остался. Я с тобой был,
встречался с тобой, у нас были отношения !
Тетя Люба чуть слышно ахнула. Константин Анатольевич стиснул
на коленях плед и побледнел:
– Что?!
– Я, может быть, – бессвязно бормотал почти лишившийся от
обиды соображения Николай, – я, может быть, думал вернуться и жениться на тебе!
Я даже не знал, что ты связалась с каким-то энкавэдэшником, который, может
быть, твою маму в ссылку упек! Получается, ты теперь будешь его сотрудником
вместо этого Москвина?
– Да ты рехнулся! – вскочила Ольга. – Москвин был сексотом
Полякова? С чего ты взял? Его же убил уполномоченный НКВД!
– А он мог не знать! – заорал Монахин. – Наверняка этого
Москвина нарочно к вам сунули, ваши настроения выявлять, а уполномоченного не
предупредили, вот он и шлепнул дядьку, неувязочка вышла! Так что остался
Поляков без своего человека, и теперь он тебя будет обрабатывать. Готовься,
скоро он тебя вызовет к себе и скажет, что в интересах нашей скорейшей победы
над фашистами ты должна будешь… – Он быстро, проворно что-то отстучал по краю
стола. – С кого начнешь? С меня? А говорят, там требуют сначала рассказать всю
подноготную своих родственников – для доказательства благонадежности. Ну, ты
про кого первым делом…
Николай не договорил. Ольга, мрачно, исподлобья смотревшая
на него, вдруг схватила с тарелки пару оладий и засунула их в кричащий рот
Николая.
Он ахнул, подавился, отпрянул, выплюнул оладьи прямо на
стол, но Ольга тут же сгребла их в горсть и швырнула в него.
– Пошел вон! – закричала пронзительно. – Чтоб я тебя не
видела больше! Никогда!
Упала головой на стол и зарыдала.
– Боже мой! – стиснула руки на груди тетя Люба. – Да что же
это?!