Во-первых, именно из этого села, из смешанной марийско-русской семьи вышел патриарх Никон. Тот самый, что стал инициатором реформ, положивших начало расколу Русской православной церкви. Совершенно неоднозначная личность, нередко распускающая руки против своих же соратников и ставившая букву богослужения превыше всего, несмотря на то что сам Константинопольский патриарх в своем письме указывал ему, что обряд является несущественной частью религии, могущей иметь и имеющей разные формы.
Собственно, важен был не этот факт. Единственное упоминание об истории села указывало на то, что в этих якобы исконно эрзянских местах в конце шестнадцатого века мирно уживались между собой мордва, марийцы и русские. С первыми вроде бы было все понятно – они издавна являлись хозяевами этих мест. Со вторыми тоже, поселения горных черемисов в двенадцатом столетии были разбросаны и по правому берегу Волги, и в устье Суры, так что некоторые из них вполне могли сюда добраться. А вот русские…
В Вельдеманово, насколько Иван помнил, никто себя мордвой не считал, хотя в нынешнем 1118 году от Рождества Христова это были ее территории. Данный факт мог быть объяснен разными объективными причинами, в том числе обрусением населения к двадцатому веку. Однако свидетельство о семье Никона было донесено до нас столь же известным, как и он сам, протопопом Аввакумом. Тем, кто сначала был его приятелем, а потом и самым ярым противником. Тем, кто родился буквально рядом с ним, в соседнем селе Григорово и должен был знать всю его подноготную. Это было то время, когда границы между народностями еще не были размыты долгим совместным проживанием, так что упоминание, что русские в селе жили еще тогда, Ивану запомнилось.
То есть они были либо переселенцами с коренной Руси, приведенными боярами Ивана Грозного на свои новые вотчины после присоединения края к Московскому государству, либо еще более ранними насельниками, сохранившими свою веру и идентичность среди языческой мордвы. В свете последних событий последний факт вполне мог иметь место.
Как припоминал Вячеслав, во время Золотой Орды владения Нижегородского княжества спускались по правому берегу Волги вплоть до самой Суры, забегая вверх по ее течению до самой середины. Но вот на поддержку какого населения могли опираться здесь русские князья, расширяя ареал своего влияния? На вроде бы живущую здесь мордву? И воинственные эрзяне так просто отдали свои коренные земли, не приняв помощь Булгарии, всегда готовой вмешаться в драку с западным соседом?
Так, может быть, идея фикс ветлужского лекаря все-таки имела право на существование? И Русь Пургасова, упоминаемая в древних летописях и считавшаяся Рюриковичами чуждой, была в этих землях анклавом славян или же родственного им народа, который признавал эрзянского князя лишь в качестве своего сюзерена? А после ее разгрома русские князья просто захватили принадлежащие ей территории?
Кто знает, может быть, некоторые русы после развала их державы под ударами угров дошли до этих мест, закрепились среди близкого им населения (жили же они со славянами и прежде), а потом сумели отстоять от булгар небольшую территорию, удачно расположенную вдали от торных путей? Называлась же Пургасова Русь Русью? И тем более становится понятно, почему мордва, потерпев вместе с ней поражение, не стала упираться до последнего и проливать свою кровь за тех, кто не состоял в слишком близком родстве.
Натяжка? Вполне возможно. От села до чуть более южных мест, где якобы расположен сейчас ареал обитания русов, все-таки далековато, однако впереди еще было монгольское нашествие, которое сдвинуло народы с обжитых мест на север, в глухолесье.
Конечно, наиболее критично настроенные оппоненты и вовсе скажут, что слово «русь» происходит от слова грести или что-нибудь подобное. В любом случае доказать ту или иную версию на сто процентов в будущем будет практически невозможно. Поди разберись в мешанине сарматских и протославянских черепков на пепелищах, оставшихся после орд восточных завоевателей… Тем не менее Иван зарубку в памяти сделал, обещая себе разобраться с этим странным фактом.
Второй его познавательной находкой было то, что эрзяне, оказывается, издавна строили под своими твердями подземные ходы, доходящие иногда до нескольких сотен метров. В доломитовых недрах близлежащих земель всегда существовали пустоты – карстовые провалы, дно которых точили текущие там ручьи. Неудивительно, что на основе таких нерукотворных сооружений эрзяне стали закладывать тайные проходы и убежища под многими своими крепостями.
Насколько Иван помнил, даже под Саровом – городом, который во времена его молодости назывался Арзамасом-16 и ассоциировался лишь с атомной бомбой, существовали довольно известные монастырские пещеры. Были ли они первоначально отрыты мордвой или их единственными рукотворными создателями стали пришедшие позже монахи, ему было неизвестно. Однако Саров располагался совсем рядом, и Ивану казалось очевидным, что и в этих местах ему стоило бы приложить усилия для поиска чего-то подобного.
Так что, когда его вои взяли усадьбу эрзянского князя, он первым делом спустился в подпол, вырытый в покосившемся амбаре, и стал методично двигать кадушки с квашеной капустой. Поводом для поисков в этом месте послужил тот факт, что глиняная сараюшка была расположена около той части изгороди, что выходила на один из оврагов, поросших густым смешанным лесом, да и стояла она на самых задворках, прикрытая теремом от любопытных глаз. И догадка Веремуда о том, что Ивану пришлось расспрашивать охрану усадьбы со всем «усердием», не имела под собой никакого основания. Основной причиной находки была всего лишь его занудливость и подгнившие бревна, обнажившие скрытые деревянные петли в самом углу погреба.
Удар ногой, и из черного лаза в лицо полусотнику пахнуло застоялым воздухом и слабым запахом гнили. Об остальном ему доложил уже Пельга, разведавший путь до конца и уверяющий, что им никто не пользовался много лет: скорее всего, воины, охранявшие гарем инязора, не знали о существовании подземного хода и именно поэтому не подновляли его. Возможно, лишь сам глава эрзян и несколько его приближенных владели этой тайной, но теперь она стала известна и ветлужцам.
Потушив факел в сырой земле, перемешанной с остатками подгнившей древесины, Иван чуть помедлил, позволяя глазам привыкнуть к мерцающему в отдалении дневному свету, и двинулся дальше, стараясь не касаться головой нависшего над ним свода. Через десять то ли шагов, то ли ползков он уже протискивался в узкую щель, выходящую наружу, и мечтал только об одном – отряхнуться и сбить с одежды паутину и запутавшихся в ней уховерток, расплодившихся в подземном мире без всякой меры. Однако жизнь в очередной раз преподнесла сюрприз: Пельга, стоящий на страже около выхода, резким взмахом заставил его рухнуть обратно на землю.
«Внимание, опасность»!
«Твою же через коромысло… Не вышло!»
А через мгновение Иван уже бросился назад, на уровне инстинктов вспомнив о том, что может сотворить сопровождающая его спутница, увидев облепивших ее мерзких насекомых. Зажав рот вылезающей следом Важене, он потащил ее из лаза, прижимая сопротивляющееся тело к себе. Ладонь непроизвольно легла на девичью грудь, и эрзянка тут же затрепыхалась, пытаясь вырваться из объятий.