– Ах да! – Обернулась: – Ты как в
квартиру попал?
– У меня ключ был, ты что, забыла? –
пробормотал он, не отклеиваясь от косяка, только чуть повернув голову. –
Ты же сама оставила: мол, как только захочешь приехать, в любое время… –
Хмыкнул и вдруг пошел к ней, недоверчиво, нерешительно бормоча: – Жень, да ты
что? Женька, что… время вышло?
– Когда будешь уходить, ключ оставь в
тридцатой квартире, – выдавила она. – Только ничего не забудь,
пожалуйста. Счастливой фиесты!
И, хлопнув дверью, ринулась вниз через две
ступеньки. С кем-то столкнулась, с кем-то не поздоровалась, выскочила на
крыльцо…
Грушин угрюмо курил, привалясь к дверце
«Фольксвагена», подняв воротник.
Один.
Олега не было.
* * *
«…А иногда смерть представляется исцелением
больного, спасением из плена, встречей с теми, с кем ты был насильственно
разлучен их преждевременным уходом, представляется возвращением домой, выходом
на свободу после долгих лет заточения, внезапным озарением – постижением
скрытой истины…»
Из дневника убийцы
* * *
Женя открыла глаза и долго, тупо смотрела
вперед, где блестел в свете фар мокрый асфальт. До темноты было еще далеко, но
все машины шли с включенными огнями: моросило и хмарило. Смутно виднелись
очертания фигуры Грушина: сутулые плечи, понурая голова. Казалось, он задремал
за рулем, и сейчас потерявший управление «Фольксваген»…
Женя вдруг пожелала этого – настолько сильно,
что даже ощутила нечто вроде удивления. «Ну вот, а еще говорят, будто слезы
приносят облегчение…»
Глупости. Ей ли не знать, что ничего не
приносят слезы, а только уносят последние силы, оставляя пустоту и усталость.
Она села, пытаясь распрямить замлевшее тело и затекшие мысли. Поймала в
зеркальце взгляд Грушина:
– Проснулась?
– Да. Долго еще?
– Полчасика, а может, и меньше. Сигарету дать?
– Ты что, я же не курю.
– Ну, думал…
– Не надо. Только пить хочется.
Грушин передал ей минералку.
Женя вяло сделала несколько глотков. Наверное,
Грушин где-то приостановился по пути, когда она уснула, сделал запас. Все-таки
три часа туда, три обратно, да еще какое-то время придется потратить, чтобы
уговорить Аделаиду поехать с ними.
Да, приманку-то они забросили, и Охотников
информацию наверняка получил, но засада явно накрылась. Фактически вместо трех
осталась одна боевая единица – Грушин, Женя, мало что без оружия, чувствует
себя скорее мертвой, чем живой. А Олег…
– Где он? – выдохнула Женя, спрыгивая с
крыльца и хватая Грушина за рукав.
– Ушел, – буркнул тот, осторожно
высвобождаясь, но у Жени пальцы разжались сами собой.
Да… она знала.
– А ты что думала? – сердито буркнул
Грушин. – Не всякий, знаешь, такое выдержит.
Женя не удивлялась, не возмущалась. Стояла
мертво.
Грушин скользнул взглядом по окнам, неприятно
оскалился и сказал:
– Давай в машину, что ли, сядем. А то этот
твой прилип к стеклу как банный лист, пялится.
Женя заползла на заднее сиденье, словно
раненый зверь – в берлогу. Не хотела, чтобы Грушин видел ее лицо, но он
покосился в зеркальце и вздохнул:
– Не знала, что ли, что Левка надумал
приехать?
Женя не отвечала, не шевелилась, и Грушин
опять вздохнул:
– Не знала, вижу… Ну, что ж теперь! Бывает.
Ничего, помиритесь.
– Как? – хрипло спросила Женя. – Где
теперь его искать?
Грушин бросил на нее цепкий взгляд.
– Я вообще-то Льва имел в виду. Ты что?
Столько лет ждала – и вдруг из-за каких-то нескольких дней…
– Не надо, – прошептала Женя, и он
послушно умолк.
Тронул машину с места, медленно выбрался за
ворота, но сразу остановился, свернув в «карман». Зло сказал:
– Ну, ребята… ну как это вы ухитрились?! Ну
ладно – ты! Бабы слабый народ, вдобавок от такой суки, как твой Левушка, любая
в конце концов устанет. Но Олег-то, Олег! Он же никогда…
Осекся, потом безнадежно махнул рукой и,
словно решившись на что-то, повернулся к Жене:
– Он тебе хоть что-нибудь о себе рассказывал?
Ну? Да говори ты, не сиди, как кукла!
Женя слабо дернулась.
– Немного рассказывал. Вскользь.
– Я так понимаю, говорил, что был ранен?
– Да. Про реанимацию говорил. И что его
комиссовали. Но теперь он вроде бы здоров.
– Вроде бы! – скрипнул зубами
Грушин. – А почему с женой разошелся, говорил?
– Нет. – Промелькнуло в памяти, как она
ревновала его к этой воображаемой жене, какое испытала облегчение, узнав, что
ее не существует.
– Ну, еще бы, скажет он! Так вот, слушай.
Десять лет назад Олег был не ранен, а натурально убит в перестрелке. Умер по
дороге в госпиталь, но ему повезло.
– Да, я знаю, – выдавила Женя, невольно
сгибаясь. – Его вытащила с того света бригада реаниматоров.
– Вернее, кардиологов. Вытащили и удержали. Но
клиническая смерть длилась слишком долго. И хоть пагубного влияния на мозг это
не оказало, организм, как говорил один врач, успел привыкнуть к смерти и
возвращался в жизнь весьма неохотно. Это раз. А во-вторых, у него сердце-то
свое, но какие-то там основные сосуды все пересаженные. Сначала никто не верил,
что они вообще приживутся. Олег почти год лежал под всякими капельницами,
практически неподвижно. Прижились! Но… условно говоря.
«Теперь-то я, условно говоря, здоров…»
– Прижились, насколько может чужеродное
прижиться к человеческому телу. Но он же был молодой, он лежать устал – устал в
двадцать два года быть инвалидом. Он начал тренироваться, чтобы восстановить
силы, и что-то там надорвал. И опять угодил на операционный стол. И тогда ему
сказали: «В любую минуту, от любого напряжения». От тяжести, которую резко
поднимешь, от волнения. От… слишком крепкого поцелуя, в конце концов! И так
далее. Он продержался где-то месяц. Потом Галина ушла. Они с Олегом рано
поженились, чуть не сразу после школы. Она все время была при нем и готова была
ждать сколько угодно, но не выдержала этой безнадежности. Ее где-то можно
понять. Одно дело страдать, зная за что, надеясь, что это рано или поздно
кончится. А тут… Со всем пришлось проститься, со всеми мечтами. Она ужасно
хотела ребенка, а теперь… вообще ничего было нельзя! И она ушла.