– Ну вот… Мы с Глюкиадой, то есть с Аделаидой
Павловной, по документам значимся совладельцами «Орхидеи». Ее взнос в уставный
фонд по бумагам – две трети, мой – одна треть. Но это только по документам.
Фактически же все деньги принадлежали ей. Глюки, в смысле Аделаида Павловна,
просто оформила дело так, чтобы ее завещание выглядело более естественным.
– Завещание… – задумчиво повторил
Грушин. – Ну, как же без завещания! А вы с ним, кстати, знакомы?
– Естественно, – уныло кивнул
Артур. – Я ведь единственный наследник. В случае ее смерти или… – он запнулся, –
все переходит ко мне: магазин, квартира, имущество, капитал.
– А что такое «или»? – вмешалась Женя.
– Их два, этих «или», – нехотя, после
паузы, уточнил Артур. – Первое: если Глюки… то есть Ада…
– Не дергайтесь вы, – по-дружески
посоветовал Грушин. – Называйте ее как хотите, ну какая разница? Она ведь
все равно не узнает.
– Вы думаете, – выдохнул Артур,
бледнея, – ее все-таки нет в живых?
– Одно из двух, – рассудил Грушин. –
Или жива, или нет. Коли нет, ей уже все равно, как вы ее называете. Ну а если
мадам Пахотина вдруг объявится живая и невредимая, мы ей про Глюкиаду ни
словцом не обмолвимся, правда, Евгения?
Женя кивнула, пряча глаза. Грушин иногда бывал
страшно циничен. Причем совершенно не сомневался в том, что небольшая доза
разумного цинизма способна взбодрить человека лучше любых других средств. И
верно: Артур взглянул на него оскорбленно, однако продолжил рассказывать
твердо, не бекая и не мекая:
– Первое «или» – ее возможная болезнь.
Глюкиада почему-то ужасно боялась оказаться парализованной, прикованной к
постели или сойти с ума. В этом случае я становился фактическим владельцем
«Орхидеи» и всего прочего с условием: окружить Глюкиаду всяческой заботой,
сиделками, врачами, ну и так далее, чтобы она ни в чем не ощущала неудобств. Но
это, что называется, ради бога. Можно было и без условий обойтись. Я ей всем в
жизни обязан, и если вам потом покажется, что я вчера вел себя как
неблагодарная скотина, то это не совсем так. Ну вот. Второе «или» посерьезней.
Артур опять начал хватать ртом воздух, однако
наткнулся на суровый взор Грушина и собрался с силами:
– Второе «или» предполагает внезапное
исчезновение Глюкиады при странных обстоятельствах. Проще говоря, пропажу без
вести. Наш закон, если не ошибаюсь, предусматривает трехлетний срок, прежде чем
объявляет пропавшего человека погибшим. В завещании своем Глюкиада установила
срок в шесть месяцев, по истечении которых я становлюсь полноправным
наследником. Ну а то, что управление всеми делами переходит ко мне с самого
первого дня, – это как бы само собой разумеется. Доверенности все налицо.
«Какой мальчик-то деловой оказался! – с
холодной насмешливостью подумала Женя. – С виду типичный альфонс, фигура
совершенно орнаментальная, а вот поди ж ты… Обо всем позаботился, все
предусмотрел. Или это Глюки… тьфу, Аделаида такой предусмотрительной
оказалась?»
– Надо полагать, патронесса ваша к вам очень
неплохо относилась? – негромко поинтересовался Грушин.
– Надо полагать, – уныло откликнулся
Артур. – Думаю, нас многие считали любовниками, к сожалению…
– Ого! – хохотнул Грушин. – Вы и
вправду об этом жалеете? Да к чему лукавить?!
– Жалею, да. Потому что я видел в ней только
мать. Я был ей бесконечно благодарен, восхищался ею и обожал, был рядом с ней
поистине счастлив, но…
– Если это не любовь, то что же это? –
продекламировал Грушин, воздевая руки, и тут же патетическое выражение на его
лице вновь сменилось сухо-деловым. – Ладно, давайте уж выберемся из мира
чувств. Что все-таки случилось, ради чего мы здесь время тратим? Может быть, и
правда пора в милицию бежать?
– Нет, пожалуйста, не надо! – Артур так и
передернулся. – Вы что, не знаете нашей милиции?! Не хочу, чтобы мне
заделали «слоника», а я потом навесил бы на себя все, чего не делал, о чем даже
не помышлял.
– Сло-ни-ка? – повторил по слогам
Грушин. – Що цэ таке? Я и слов-то таких не знаю!
– Ваше счастье! – с видом бывалого
блатаря отозвался юный Артур. – Это когда на человека надевают противогаз
и перекрывают эту штуку, через которую можно дышать. А потом бьют его почем
зря! Тут не захочешь, а в чем угодно признаешься.
– В чем же ты боишься признаться?
– В том, что Глюкиаду убил. Я этого не делал!
Не делал! Но сами посудите: у кого были более веские причины от нее избавиться?
Мне светило наследство. Я жениться вообще-то собрался. Все видимые причины
налицо: Глюкиада, к примеру, из ревности грозила, что изменит завещание, ну я
и… Никто ведь не примет всерьез этой чепухи насчет материализации проклятий,
которые теперь, через столько-то лет, вдруг с печки упали – и ну разить направо
и налево!
– О, так вы слышали об этой истории? –
вскинула брови Женя.
– Да уж, можете поверить: до одури наслушался!
Вам еще повезло, вы ушли на вид вполне здоровая. У вас, наверное, натура
крепкая. А я такой невропат… И как только она заводила свои песни насчет
инфернальных фантомов – воплощений человеческой ненависти, которые отделяются
от своих создателей и живут самостоятельной убийственной жизнью, я просто-таки
помирал на месте. Без помощи всяких фантомов! А после вашего визита она вообще
до невозможности активизировалась. Я пытался, конечно, вякать, но она не
унималась: время от времени, мол, адские силы выпускают на свободу демонов и
разят своих жертв без промаха! Ну, полная клиника – крыша в пути. Нет, думаю,
надо брать тайм-аут, не то к Глюкиаде еще и Глюкиартур прибавится. И решил я
сказаться больным.
У меня здесь, – Артур ткнул пальцем
куда-то в вышину, что, очевидно, означало второй этаж «Орхидеи», – своя
комната, чаще всего я в ней и ночевал, потому что дела в магазине заканчивались
довольно поздно. А вчера уже после обеда сбежал на свою квартиру. Она, правда,
недалеко отсюда, на площади Свободы, но все равно: полная иллюзия этой самой
свободы. Вызвонил свою девочку…
– А квартирку, надо полагать, вам тоже
Глюкиада Павловна презентовала? – с невинным видом осведомился Грушин.
Артур, сидевший вполоборота, резко повернулся
к своим пассажирам спиной, но в зеркальце Жене было отлично видно, какие
желваки катает он по щекам, да и плечи напряглись – ого!