Женя с усилием подняла взлохмаченную голову,
поглядела слипающимися глазами:
– Отстань…
Ярко-розовая фигура качалась, подобно
рассветному облаку, исторгая сочный хохоток:
– Вздремнула, что ль?
– Да так, немножко. – Женя помассировала
затекшую шею. – Чего тебе?
– Мне? – Фигура ткнула себя пальцем в
необъемную грудь. – Мне лично – только прибавку к зарплате. Но ради таких
пустяков я бы не стала тебя дергать. Однако Грушин…
– Что, уже вызывает? – тоскливо
зажмурилась Евгения. – Ну зачем ты меня выдала?! Не могла сказать, что я
умерла?
– Ты забыла, где кинула свои костоньки? Как,
скажи на милость, Грушин пройдет в кабинет, минуя собственную приемную?
Разумеется, он тебя сразу увидел. Еще скажи спасибо, что на плечико тебе
опустилась моя нежная, трепетная ручка, – Эмма все-таки хихикнула, –
а не его карающая длань.
– Он совсем плохой, да? – умирающим
голосом спросила Евгения.
– Да уж, нехороший. Тяжеленький такой, –
весело кивнула Эмма, прославившаяся своим глубоким пофигизмом. – Я и то
задрожала в коленочках. Отмажу, думаю, подружку – еще и мне влетит под горячую
руку. Одно дело Левушке отовраться, когда с утра трезвонит, и совсем другое,
знаешь…
– Левушке?! – вскинулась Женя. – Что,
Лев звонил? И ты меня не позвала?!
– Сама же сказала: тебя нет ни для кого.
– Кроме Льва! – У Жени вырвалось
невольное рыдание. – Я же тебе всегда говорю: ни для кого, кроме Льва!
– А сегодня не сказала, – упрямо
отозвалась Эмма, но тотчас оборвала безэмоциональную дробь по клавишам
компьютера и обернулась: – Да ты поплачь, поплачь, золотко. А еще лучше, пошли
своего Левушку куда-нибудь… в Вавилон или где он там? Ветра ему попутного – на
всю оставшуюся жизнь. Сколько можно?! В конце концов, чтобы понять, нужна ли ты
мужчине и нужен ли мужчина тебе, вполне достаточно…
– Четырех месяцев, я знаю, – уныло
кивнула Женя. – Ой, не будем, ладно? Пошла я. Ждет ведь, отец родной.
Думаешь, будет в ковер закатывать?
– Боюсь, без этого не обойдется, –
осторожно кинула Эмма, и Женя открыла дверь в кабинет с таким унылым
выражением, которое способно было вышибить слезу у любого мало-мальски
сердобольного человека.
Однако именно этим качеством никак не
отличался широкоплечий мужчина, стоявший у окна тесноватого кабинетика. Даже
спина его выражала столь живое порицание, что Евгения затопталась на пороге,
размышляя, не лучше ли ей исчезнуть. Отсидится где-нибудь, а там, глядишь, и
схлынет первый шквал начальнического гнева. Но было уже поздно. Мужчина
обернулся, и на Евгению вприщур глянули мрачно-серые глаза:
– Явилась?
Она только вздохнула вместо ответа. А что
отвечать? «Да» – как-то банально, «нет»… Начальство не любит, когда ему
противоречат, вдобавок Женя старалась не врать без надобности. Поэтому она еще
раз вздохнула и вовсе повесила голову.
– Я сейчас как раз спрашивал себя, не удержать
ли из твоей зарплаты сумму всех тех взяток, которые мне пришлось раздать, чтобы
вывести тебя из этого дела, – сказал шеф.
– Ну, тогда мне останется только на панель
идти, – прошелестела Евгения, надеясь повеселить начальство, однако тут же
получила прямо в солнечное сплетение:
– А какой с тебя там прок? То, что ты ледышка,
я знаю лучше других. И вообще, таким дурам на панели нечего делать. Любая
нормальная шлюшка на твоем месте мчалась бы от того клятого «мерса», как
наскипидаренная, а ты что натворила?! Ладно – подошла, ладно – заглянула. Так
еще вызвала, дуреха, милицию и «Скорую». Ты назвалась! Ты… – Он подавился
простым крепким матом. – Ты дождалась их приезда и начала давать показания!
– Грушин! – не выдержав, возмущенно
вскричала Евгения. – Ну не могла же я бросить этого бедолагу с
простреленной головой на шоссе!
– Не могла, – резко кивнул шеф. – Но
разве я тебе об том толкую? Ты обязательно должна была сообщить об убийстве. Но
не кому попало, а только мне, мне. А уж я решил бы, что делать дальше. Но, боже
мой, как идиотски, как бездарно ты все состряпала!
– Это же только один раз, – пролепетала
Женя. – Один-единственный! Все-таки был труп, а ты сам говорил, что труп
многое извиняет.
– Многое, – согласился Грушин, и его
серые глаза еще больше помрачнели. – Но не все. К тому же труп такой
добрый, поскольку ему вообще уже все до лампочки. А мне – нет. И если сотрудник
моего агентства светится, как эта самая лампочка, то… – Он передернул плечами с
видом безграничного отвращения. – Знаешь, какова одна из версий следствия?
Супруга Неборсина кого-то наняла, чтобы избавиться от гуляки-мужа. Удивлюсь,
если ты не пройдешь как соучастница.
– Ой, не могу больше! – прошелестела
Евгения. – Сесть можно или ты хочешь, чтобы я умерла стоя?
Грушин зло оскалился, что означало: шутки
здесь неуместны, а потом удостоил ее стулом, будто правительственной наградой.
– Только надолго не устраивайся. Хватит
хныкать в приемной и слоняться без дела. Давай собирайся. Поработаешь в манеже.
Знаешь, в Высокове?
«Работа! Наконец-то! Меня не выгоняют!»
Сердце подпрыгнуло от радости, но вид на
всякий случай Евгения по-прежнему сохраняла самый печальный.
– На конюшню ссылаете, барин? Ладно, наше дело
холопье. А там что?
Грушин протянул ей конверт.
– Там дело, которое даже ты, крошка, не
запорешь. Вот, взгляни. Запись телефонного разговора с мадам, точная
формулировка задания и все такое. Деньги. Час в манеже стоит тридцатку: здесь
на первые десять часов. Может, управишься и быстрее, хотя…
Он с сомнением оглядел Женю, и она сочла за
лучшее проглотить обидный намек:
– Хорошо.
– Ну, хорошо – так иди. – Грушин сел за
стол, заваленный почтой. – Видишь, сколько у меня тут всего? По твоей
милости всю первую половину дня псу под хвост сунул.
«Ну и пила же ты, Грушин, – со всей
возможной любезностью сказала Женя, разумеется, мысленно. – Электропила
«Дружба»!»
– Кстати, я хотела спросить… – Она сделала
робкий шажок к столу, но наткнулась на каменный взор и шарахнулась на два шага
назад.
– Насчет вычетов из зарплаты, что ли? Не
волнуйся, не будет никаких вычетов. Работу в манеже оплатили вперед! Пока
половину суммы, но сказано было, что за ценой не постоят. Твое счастье.