– Бенгальского. В зоопарк, – уныло
ответила Евгения на оба вопроса, вешая трубку и думая, что зря Грушин ее
все-таки не уволил! Одно из основных этических правил разработки возможного
адюльтера – без согласования с заказчиком не провоцировать и не усугублять
ситуацию. А Евгения только что обошла это правило, даже не чихнув. Обскакала,
можно сказать, если использовать актуальную терминологию. Тещи и жены очень
болезненно воспринимают такие вот анонимные звоночки. И глупо, глупо-то как!
Нет бы спросить: это магазин, больница, морг, в конце концов, позвать к
телефону какую-нибудь Марь-Ванну, Костю, Петю, Сережу… Нет, Сережу нельзя,
Сережа – это Климов. Да кого угодно! Но Льва, главное! У кого что болит, тот
про то и говорит, это ясно. Но если теща Климова наслышана про анонимку или в чем-то
когда-то подозревала зятя (а тещи зятьев подозревают беспрестанно), сейчас она
насторожилась. И если Климов, к примеру, не появится завтра в манеже, Евгения
будет знать, кто в этом виноват.
Но не теща. Она сама!
* * *
«То, что людям известно о смерти, немного
смягчается для них тем, чего они не знают о ней; неопределенность времени
прихода ее несколько походит на бесконечность.
Природа дала нам возможность не думать о
смерти, потому что, если бы мы о ней думали, то всю жизнь пребывали в
оцепенении страха».
Из дневника убийцы
* * *
Одно было хорошо – день кончался. До
одиннадцати, когда Евгения обычно ложилась спать, оставалось всего ничего. То
есть недолго ей пребывать в состоянии уныния и презрения к себе. А утро вечера
мудренее, так уж испокон веков ведется.
Сейчас что-нибудь съесть. Потом под душ – и
обязательно помыть голову. От этого всегда становится легче.
Телефон зазвонил, когда она сидела в ванне и
облегчение еще не наступило.
Эмма поинтересовалась самочувствием.
– Все нормально, только очень устала, –
ответила Женя, мысленно проклиная себя за то, что поставила аппарат в ванной
(чтобы, не дай бог, не пропустить Левушкиного звонка, но самое смешное, что ни
разу ей не пришлось разговаривать с ним отсюда!), что сняла трубку, что спорола
глупость с Климовым, что вернулась в Нижний Новгород, что вообще родилась на
свет.
– Ладно, спи, – на диво быстро отстала
Эмма. – Да, вот еще! Ты, когда у Грушина была, ничего с его стола не
прихватила ненароком?
– Привет, – усмехнулась Евгения, –
на добрую память, что ли?
– Тебе лучше знать. Пропала какая-то
бумажонка, сам небось засунул знаешь куда, а со всех скальп снимал. Ну ладно,
до утра.
– А какая бумага-то? – из вежливости
спросила Женя, но опоздала: Эмма уже повесила трубку.
Она вытиралась, когда телефон зазвонил снова.
Рванула трубку… нет, Грушин!
– Как дела?
– Пока ничего конкретного, – осторожно
ответила Женя. – Объект очень осмотрителен. Девушку я вообще затрудняюсь
вычислить.
– Ну, не теряйся там, – удивительно
миролюбиво посоветовал Грушин. – Кстати, я тут поговорил со своим дружком
из милиции насчет Неборсина. Помнишь еще такого?
– Как не помнить? – вздохнула Женя,
покачав головой: ну и шуточки у начальника! Барбос!
– У них есть совершенно определенная версия
насчет каких-то автозаводских разборок. Что-то там с дочерними и дилерскими
фирмами. Похоже, обычная история: не поделили денежки. Так что не дергайся,
тебя не будут вызывать.
– Да я и не особенно дергаюсь, – с
искренним облегчением ответила Женя. – Спасибо тебе большое.
– Стакан, – отозвался Грушин, который
иногда любил строить из себя «пинжака», но тут же спохватился: – Ах да, слушай,
я в твой конверт с заданием не положил случайно еще один листочек?
– Нет, – покачала головой Женя. –
Что вы с Эммой на меня хором набросились? Но, если хочешь, я проверю, только
подожди две минуты, пока вытрусь.
Она тут же прикусила язык, но было уже поздно.
– Ты что, из ванны? – мрачно спросил
Грушин. – И раздета небось?
– Одета, – огрызнулась Евгения. – И
застегнута сверху донизу.
– А как же ты мылась, одетая? – назойливо
удивился Грушин. – Вещички попортишь – не жалко?
– А я в водолазном костюме, – сквозь зубы
сообщила Женя. – Знаешь, такой огромный, тяжеленный, со шлемом.
– И с резиновыми шлангами?
Наконец-то в голосе Грушина перестали звучать
эти нотки умирающего лебедя, от которых Жене хотелось на стенку лезть.
– Сними, Грушин, – хихикнула она,
чувствуя, как отлегает от сердца.
Но, как выяснилось, преждевременно. Грушин
помолчал, помолчал, потом выдавил:
– Все-таки я тебя когда-нибудь убью.
И положил трубку.
Она вылетела из ванной, задыхаясь от злости.
Может, и правда – пусть грушинская любовь ее минует? Устроить это очень просто:
всего-навсего уволиться.
И что потом? Опять оказаться в том же состоянии
растерянности перед жизнью, которое владело ею два года назад, когда она в
буквальном смысле спустилась с небес на землю и бродила по этой земле, не зная,
куда приткнуться? Да, ее звали на прежнюю работу в юридическую консультацию,
звали на кафедру международного права, где она когда-то защищалась, но все это
казалось такой преснятиной! И вдруг выпал из гиперпространства старинный
приятель Грушин со своей «Агатой Кристи». Женю словно бы в театр пригласили, но
не смотреть спектакли, а играть в них главные роли. Жалко бросать…
В дверь позвонили.
– Кто? – угрюмо спросила она, глянув в
«глазок», но на площадке никого не обнаружила.
– Кто там?
Тишина.
Ага, понятно. Любимые грушинские приколы! В
прошлый раз он терзал звонок до тех пор (молча, заметьте себе!), пока Женя не
плюнула и не открыла… для начала нажав на кнопочку газового баллончика. Когда
прочихалась, обнаружила на площадке растаявший торт-мороженое и букет. После
этого появился чихающий Грушин. Ну и что? Просидели вечер, глядя каждый в свой
кофе и пытаясь зачерпнуть шоколадно-розовую жижу, в которую превратился торт!
Нет, сейчас она не откроет. И даже если он
назовется, даже если встанет перед «глазком» навытяжку – не откроет все равно!
Однако в дверь больше не звонили.