В это святилище Миша не допускал никого без
санкции Грушина и даже на Евгению покосился с некоторой долей подозрительности.
Даром что они все трое учились когда-то на одном юрфаке, пусть и на разных
курсах, даром что пытался клеиться к ней в свободное от работы время! Хотя кто
к ней только не клеился, да все без толку.
– Она позвонила мне на другой день после того,
как Климов попал в больницу, – торопливым шепотом объяснял Грушин, пока
Миша Сталлоне проверял и готовил к экспертизе две магнитофонные кассеты. –
Звонок был междугородный, но вызывала не телефонистка – по автоматике набирали.
Сказала, что дозвонилась из Франкфурта. Якобы мать ей сообщила о несчастье, и
она решила прекратить слежку за мужем.
– Ну да, – рассудительно кивнула
Евгения. – Как ему теперь за тренершами бегать, когда ребро поломано? Он
ведь еще в больнице. Или мадам решила за милосердными сестричками пошпионить?
– Климова, кстати, сегодня выписали, –
уточнил Грушин. – Но в том-то и дело, что слежка должна быть совсем снята.
Однако деньги заказчица отзывать не станет: за хлопоты, мол. Муж и так наказан,
в манеж он теперь не скоро сунется. И самой стыдно стало, что анонимщику
поверила. Мол, тогда вгорячах позвонила мне, а потом рассудила, что не стоит
губить пятнадцатилетний брак из-за случайной оплошности, тем паче недоказанной.
Надо уметь прощать и все такое прочее.
– Ну что же, в этом есть свой смысл, –
согласилась Женя. – Чего же ты беспокоишься, не понимаю? И почему решил,
что заказ делала не Климова?
– Миша, ты готов? – вместо ответа спросил
Грушин, и Сталлоне кивнул. – Тогда включай.
Миша вдавил палец в клавишу магнитофона, и из
динамика послышался взволнованный женский голос:
– Это «Агата Кристи»? Это сыскное агентство
«Агата Кристи»? Я хочу, чтобы вы немедленно начали следить за моим мужем. Я
получила информацию, что он… что он…
Содержание этой речи Евгении было уже знакомо:
Валерия Климова заказывает слежку за Сергеем Климовым.
Приятный голос. Немножко торопливый, с
характерным нижегородским аканьем и даже яканьем. Очевидно, Климова – коренная
нижегородка. Эти ее «без десять шесть» вместо «без десяти» и «неужели!» вместо
«да» или «конечно» очень характерны.
Запись кончилась, Миша Сталлоне запустил
вторую пленку.
– «Агата Кристи»? Вы меня слышите? Алло, алло?
– Слушаю вас внимательно.
Голос Грушина. Такой спокойный, внушающий
доверие, обнадеживающий.
– Это Валерия Климова говорит, если вы меня
еще помните. Алло! Да что такое? Знаете, я из-за границы звоню, из Франкфурта,
так что, если связь вдруг прервется, вы, пожалуйста, дождитесь, когда я снова
перезвоню, хорошо?
– Разумеется, – солидно соглашается Грушин. –
Ни о чем не беспокойтесь.
– Я хочу аннулировать свой заказ, –
выпалила Климова.
Евгения невольно улыбнулась: терминология
деловой женщины. И манеры – тоже. Сразу берет быка за рога. Привыкла
самостоятельно принимать решения и делать неожиданные шаги. В голосе
одновременно ощущается и мягкость, и властность. Пожалуй, в этой семье
главенство мужа – вещь довольно сомнительная, особенно если вспомнить, как
взволнованно ждал Климов телефонного звонка. Однако весьма часто мужья
погуливают именно от властных жен. Находят себе милую девушку или молоденькую
разведенку с покладистым нравом, мягкую, нетребовательную, и чувствуют себя с
ней сильными повелителями. А Климов сублимируется в манеже. Между прочим, этим
можно объяснить его высокомерное поведение, его вызывающую посадку. В первую
очередь отрады истинного джентльмена, ну а женщины, как водится, потом!
Конечно, только верховая езда влекла Климова в манеж, романом там и не пахло.
– И что тут такого особенного, почему ты
решил, что это не ее голос? – спросила она, дослушав запись.
– Минуту, – загадочно усмехнулся Грушин и
достал из кармана третью кассету. – Теперь послушаем вот это.
Кассета была крошечная – от карманного
диктофона. И запись, похоже, велась на изрядном расстоянии от источника звука:
женский голос звучал приглушенно, как бы смазанно:
– …Да плевать мне на все эти глупости, разве
не понятно? Ну, съезжу через неделю туда, какое это имеет значение? Что я,
лягушка холодная? Родной муж весь поломался – не могу я там сидеть! Мама не
поверила: ты возвращаешься, что ли? А я: неужели?! Сережка, тебе очень больно
будет, если я тебя обниму?
– Попробуй. Тебя же все равно не остановишь.
Только извини, если я буду целоваться со стоном.
Голос Климова. Но совсем другой, чем помнит
его Женя. Не через губу цедит, как обычно. Голос любящего человека.
Счастливого.
– Ну, потом они начали целоваться, шептаться и
все такое. – Грушин сделал знак выключить запись. – Там уже совсем не
разбери-поймешь. И это в больнице… неймется людям. Хорошо хоть, что палата
отдельная благодаря любящей теще, которая там трудится в нейрохирургии, что ли.
А скажи, ты ничего не заметила странного в этом разговоре?
– Кроме самого Климова, ничего, – честно
призналась Женя. – Он опять предстал совершенно другим.
– А как насчет голоса Валерии?
– Ну, лексика теперь другая, интонации тоже.
Так ведь и настроение иное! Однако этот ее выговор, эти «без пять», «неужели» –
очень характерные признаки.
– Ну да, – тихонько усмехнулся Миша
Сталлоне, – она их очень усердно педалировала, не правда ли?
– Вы что, ребята, хотите сказать, будто с
Климовым ворковала вовсе не его жена? То есть Грушин все-таки установил факт
адюльтера?
– О нет! – Грушин с хитрым видом покачал
головой. – В том-то и дело, что нет. С Климовым ворковала, как ты
говоришь, его собственная родная жена, сломя голову примчавшаяся из Франкфурта,
чтобы обнять обожаемого супруга, невзирая на его переломанные ребра. Я ее сам
видел в больнице, и запись сделана мной.
– Ты в больнице был?! – вытаращила глаза
Евгения. – У Климова?
– Не лично у него, но в непосредственной
близости. Заглянул, сделал вид, что ошибся палатой. Заодно пристроил
диктофончик в вазон с искусственной азалией, которых там натыкано
видимо-невидимо.
– Но почему ты туда вообще пошел, не понимаю?
– Думаешь, я понимаю? – легкомысленно
сообщил Грушин. – Что-то зацепило меня в том, втором звонке, который якобы
из Франкфурта. Не могу объяснить – накатило, и все.
Евгения и Миша Сталлоне переглянулись и враз
глубокомысленно кивнули. Грушин любил говорить, что где-то на Парнасе живет
десятая Муза – покровительница сыскного дела. Его она иногда посещала.