Лена застыла на месте, окаменев от страха. В панике она
совершенно забыла, что совершенно изменила свою внешность, ее сейчас родная
мать не узнала бы, а не то что милиционер, который видел всего один раз.
Он заглянул в класс, оглядел всех спокойно-равнодушным
взглядом и спросил что-то вполголоса у ближайшей к нему рослой мужеподобной
девицы. Черные кудри выбивались из-под традиционной кожаной повязки, мощные
бицепсы перекатывались под черной футболкой. Трудно было представить, что она
может держать в руках кисть, при такой комплекции уместнее было бы спортивное
ядро или, на худой конец, весло. Девица повела широкими плечами и махнула рукой
в сторону профессора Аристархова.
Не в силах больше стоять на месте, Лена очнулась и стала
медленно пробираться к выходу из класса, прижав к груди холст. Профессор
повернулся к вошедшему и внимательно слушал, что тот говорил ему вполголоса.
Лене казалось, что звуки замерли, и в полной тишине все слышат, как бьется ее
сердце.
«Спокойно, спокойно», – твердила она себе, но уже
подступал к горлу животный ужас, и она боялась, что сорвется, побежит по
коридору, крича во все горло. Она опустила глаза, выскользнула за дверь и
пошла, стараясь не убыстрять шаг. В голове стучала только одна мысль:
избавиться от проклятой картины и бежать отсюда куда глаза глядят. Сто раз
пожалела она, что поддалась на уговоры соседки Надежды Николаевны. Нужно было
оставить картину там, в темном сыром подвале, и пусть бы ее там съели крысы.
На ходу Лена оглянулась и заметила удаляющуюся спину того
типа без шеи. Очевидно, он уже выяснил у профессора Аристархова все, что его
интересовало, и пошел дальше. Во всяком случае Лену он преследовать не
собирался, и это было хорошо. Но возвращаться к Надежде с картиной было никак
нельзя, картина просто жгла Лене руки. У самой лестницы находилась маленькая
дверца без надписи. Лена подергала ее, и дверь отворилась. Очевидно, это была
чья-то мастерская, которая в данный момент пустовала. То есть посредине
крошечной комнатки стоял пустой мольберт, и пахло свежей краской и скипидаром,
но в комнате никого не было. Лена оглянулась по сторонам, подошла к мольберту и
поставила на него картину.
«Это все, что я могу сделать, – подумала она, – на
большее я не способна. Картина стоит на видном месте, рано или поздно ее
кто-нибудь заметит. А сейчас надо уносить ноги, потому что, если я пробуду
здесь еще пять минут, я сойду с ума от страха».
Лена выглянула из двери и вдруг заметила, что прямо на нее
по коридору идет вальяжным шагом профессор Аристархов. Проскочить к лестнице
незамеченной Лене не удалось бы – профессор был почти рядом. Лена в панике
призвала на помощь Господа и заметила в углу еще одну маленькую дверцу, которая
была закрыта, но в замке торчал ключ. Повернув ключ, Лена выскочила в маленький
темный коридорчик и остановилась, не зная, что ей теперь делать.
Дверь в комнату скрипнула, и совсем рядом раздался густой
баритон профессора:
– Михаил, ты здесь?
Поскольку никто не отозвался, профессор шагнул в комнату и
остановился у мольберта. Лена все видела в щелочку. Минуты две он внимательно
смотрел на картину, причем не выразил никакого удивления, после чего
преспокойно снял ее с мольберта, свернул в трубку и спрятал в специальный
футляр. Напоследок он еще раз оглядел комнатку, вполголоса ругнул какого-то
Мишу, который шляется неизвестно где, а все двери нараспашку, забрал футляр с
картиной и вышел с видом человека, твердо знающего, чего он хочет. Если бы Лена
знала профессора Аристархова получше, она бы не удивилась: это было всегдашнее
его выражение.
В полном изумлении Лена застыла у двери. Человек совершенно
случайно видит картину, которую несколько дней назад украли из Эрмитажа. Не
узнать картину он не мог – все же профессор, специалист по технике живописи. И
вместо того, чтобы ахать и охать, вызывать милицию, он преспокойно кладет ее в
футляр и уносит.
«И ведь милицию и вызывать не надо! – вспомнила
Лена. – Ведь она тут гуляет по коридорам и что-то выспрашивает. И
профессор знает, что милиция здесь, он разговаривал с тем типом без шеи». Это
было выше Лениного понимания. Нужно было уходить и докладывать обо всем Надежде
Николаевне, – это была ее идея по поводу Академии художеств, пускай она и
разбирается. Однако пройти через комнатку она боялась, поэтому, не колеблясь,
толкнула еще одну дверь, которая выходила в маленький коридорчик. Хуже, чем есть,
уже не будет!
Эта дверь тоже оказалась незапертой – похоже, в Академии
работали доверчивые люди. Комнатка была такая же маленькая, и вся завалена
кусками дерева, папье-маше и другими материалами, коим Лена и названия дать не
могла. За столом сидел растрепанный светловолосый парень в синем рабочем халате
и лепил фигурки из пластилина.
– Ты кто? – спросил он, не поднимая головы.
– Я… я тут случайно, если мешаю, я уйду, –
пробормотала Лена.
– Отчего же, сиди, – разрешил он.
Лена сочла неудобным не ответить на приглашение и присела на
краешек табурета.
– Рассказывай! – потребовал парень.
– Что рассказывать? – оторопела Лена.
– Рассказывай, чего тебе здесь надо, я же вижу, что ты
не наша.
– А как ты догадался? – удивилась Лена.
– По внешнему виду, – рассмеялся он.
– Разве я так сильно от ваших отличаюсь?
– Да нет, просто видно, что чужая, глаза какие-то
испуганные.
Лена еще больше удивилась: вроде он и не смотрел на нее, а
вот, оказывается, даже глаза разглядел.
– А что это ты делаешь? – спросила она, чтобы
отвлечь его.
– Стофаж, – коротко ответил он.
– Просто человечки из пластилина, и никакой не
суфраж, – возразила Лена.
Стофаж. Это для театрального макета, для наглядности, –
пояснил он. – А сам макет еще не готов, так что и не проси, показывать не
буду.
– Я и не просила, обиделась Лена.
– Так что ты все-таки здесь делаешь?
– Ты прав, – заметила Лена,.– я не ваша, еще в
школе учусь. Вот пришла поглядеть, может, поступать к вам буду…
– И снова врешь, – беззлобно заметил парень, –
те, кто к нам поступать собираются, еще с третьего класса об этом знают.
– Почему именно с третьего?
– Потому что с третьего класса принимают в
художественную школу. Ты что же думаешь – в Академию поступать – работы
показывать не нужно? А из художественных школ к нам и так толпами ходят,
занимаются даже здесь. Им смотреть специально ничего не нужно. Не хочешь
говорить правду – иди отсюда, а вранья я не люблю.
Лене нужно было уходить, но вдруг пришла мысль, что если
картину все-таки найдут, и милиция начнет расспрашивать, не толкался ли кто в
Академии посторонний, парень может вспомнить странную девицу, явно чужую.