Все молча встали, подождали, пока Маарет обойдет вокруг
стола, и последовали за ней. Они пересекли металлическую площадку лестничного
колодца и вошли в другое просторное помещение со стеклянной крышей и прочными
стенами, также расположенное на вершине горы.
Джесс появилась последней и уже перед тем, как войти в
дверь, знала, что она там увидит. Ее охватила острая боль, боль, полная
воспоминаний о счастье и незабываемых желаниях. Это оказалась та самая комната
без окон, где она давным-давно побывала.
Как ясно припомнила она каменный очаг и темную кожаную
мебель, в беспорядке расставленную на ковре, атмосферу сильного и тайного
возбуждения, бесконечно превосходящего ее воспоминания о материальном мире,
которое с тех пор неустанно преследовало ее, словно призрак, погружая в
полузабытые сны.
Да, огромная электронная карта мира с распластавшимися
континентами, усеянная тысячами светящихся лампочек.
А три оставшиеся темные стены на первый взгляд казались
покрытыми сеткой из черной проволоки, но потом вдруг выяснилось, что это вовсе
не проволока, а нарисованная чернилами бесконечная лоза, не оставившая ни
одного свободного дюйма между полом и потолком, из одного корня в углу
разросшаяся миллионами крошечных, роящихся ответвлений, каждое из которых
окружено аккуратно выписанными именами.
Мариус задохнулся, повернувшись и переведя взгляд с огромной
светящейся карты на плотное, изящно нарисованное семейное древо. Арман тоже
слабо улыбнулся, в то время как Маэл сердито нахмурился, хотя в
действительности он был изумлен.
Остальные молчали. Эрик был знаком с этими тайнами, у Луи,
самого человечного из них, в глазах стояли слезы. Дэниел глазел на стены с
неприкрытым любопытством. Но Хайман, чьи глаза заволокла печаль, смотрел на
карту, словно не видел ее, словно все еще был погружен в прошлое.
Габриэль медленно кивнула и издала короткий возглас,
выражающий одобрение, удовольствие.
– Великое Семейство, – просто согласилась она,
взглянув на Маарет.
Маарет кивнула.
Она указала на огромную карту мира, занимавшую всю южную
стену.
Джесс проследила за широким разрастающимся шествием
лампочек, движущихся по карте, – они выходили из Палестины,
распространялись по всей Европе, переходили в Африку, в Азию и на оба
континента Нового Света. Мигали бесчисленные разноцветные огоньки, Джесс
намеренно затуманила зрение и в огромном размытом пятне увидела, как на самом
деле разрасталась семья. Она увидела и старые названия континентов, стран и
морей, золотыми буквами написанные на стекле, покрывавшем эту трехмерную
иллюзорную модель гор, равнин и долин.
– Вот мои потомки, – сказала Маарет, –
потомки Мириам, нашей с Хайманом дочери, дочери моего народа, чья кровь текла
во мне и в Мириам, – их существование, как видите, было прослежено по
материнской линии на протяжении шести тысячелетий.
– Представить невозможно! – прошептала Пандора.
Она тоже готова была расплакаться. Что-то в ее удивительной меланхоличной
красоте, величественной и отрешенной, до сих пор напоминало о былой природной
теплоте. Казалось, это откровение задело ее, напомнило обо всем, что она так
давно потеряла.
– Это всего лишь одна человеческая семья, – тихо
произнесла Маарет. – Но нет на земле нации, не хранящей в себе ее частицу,
а потомки мужчин, не учтенная мною кровь от нашей крови, без сомнения,
распространились в не меньших количествах, чем те, чьи имена мне известны.
Многие из тех, кто ушел в пустынные просторы Великой Руси, в Китай, в Японию и
в другие загадочные страны, потеряны для этой летописи. Как и множество людей,
чей след с годами я по разным причинам потеряла. Тем не менее их потомки здесь!
Каждый народ, каждая раса, каждая страна имеет представителей Великого
Семейства – арабы, евреи, англосаксы, африканцы, индусы, монголы, японцы и
китайцы. Иными словами, Великое Семейство – это семья всего человечества.
– Да, – прошептал Мариус. Удивительно было
заметить в его лице эмоции, слабый человеческий румянец и не поддающийся описанию,
почти неуловимый огонек в глазах. – Одна семья – и все прочие
семьи… – Он подошел к гигантской карте и не смог не поднять руки, изучая
расположение лампочек на тщательно смоделированной земной поверхности.
Джесс почувствовала, как ее обволакивает атмосфера той
давней ночи, но почему-то эти воспоминания, на миг так ярко промелькнувшие
перед ней, померкли, словно больше не имели значения. Она оказалась в
непосредственной близости от всех тайн, она опять стояла в этой комнате.
Она сделала шаг к темным тонким надписям на стене и
всмотрелась в мириады крохотных имен, выписанных черными чернилами, потом
отступила и проследила развитие одной ветви, постепенно поднимавшейся к потолку
через сотни различных вилок и изгибов.
И, ослепленная исполнением своих самых сокровенных мечтаний,
она с любовью подумала обо всех знакомых ей душах, составляющих Великое
Семейство, о загадке наследия и близости. То была минута вне времени, для нее –
спокойная, она не видела белых лиц своей новой родни, безупречных,
неестественным образом навеки застывших бессмертных тел.
Для нее все еще дышал жизнью реальный мир, вызывающий в ней
благоговение, скорбь и, вероятно, самую прекрасную любовь, на которую она была
способна, и на мгновение ей показалось, что возможности естественного и сверхъестественного
сравнялись в своей непостижимости. Сравнялись в своей силе. Никакие чудеса
бессмертных не могли затмить эту огромную и простую летопись. Великое
Семейство…
Ее рука поднялась, как будто по собственной воле, а когда
свет скользнул по серебряному браслету Маэла, который она до сих пор не снимала
с запястья, она молча приложила пальцы к стене. И ее ладонь накрыла сотню имен.
– Вот что стоит под угрозой, – приглушенным от
грусти голосом произнес Мариус, не сводя глаз с карты.
Джесс поразило, что голос может звучать так громко и
одновременно так тихо. Нет, подумала она, никто не тронет Великое Семейство.
Никто не посмеет тронуть Великое Семейство!
Она повернулась к Маарет, Маарет смотрела на нее.
«А вот и мы, – подумала она, – на противоположных
концах этой лозы – Маарет и я».
В душе Джесс нарастала ужасная боль. Ужасная. Быть стертой
из реальной жизни – это казалось ей неотразимым, но мысль о том, что сама
реальная жизнь окажется стертой с лица земли, была невыносима.