И я предприняла путешествие из Индии в Египет, который
навсегда остался для меня ненавистным местом. Тогда-то я и услышала о Мариусе,
молодом римлянине, чудом избежавшем огня, который пришел и похитил Мать с
Отцом, чтобы отвезти из Александрии туда, где никто не сможет сжечь их – или
нас – снова.
Найти Мариуса было несложно. Как я вам объяснила, в первые
годы мы не могли услышать друг друга. Но по прошествии определенного времени мы
начали слышать тех, кто был помоложе, точно так же, как и людей. В Антиохии я
обнаружила дом Мариуса – истинный дворец, где он вел образ жизни римского
богача, хотя и охотился на ночных улицах за человеческими жертвами.
Он уже сделал бессмертной Пандору, которую любил так, как
никого и ничто другое в этом мире. А Мать с Отцом он поместил в изысканном
убежище с мозаичными полами, созданном собственными руками из каррарского
мрамора; там он возжигал им благовония, как в настоящем святилище, будто бы они
действительно были богами.
Я ждала своего часа. Они с Пандорой ушли охотиться. И я
вошла в дом, отперев внутренние замки.
Я увидела Мать и Отца, потемневших, как я сама, но
прекрасных и безжизненных, словно тысячу лет назад. Он посадил их на троне, и
так они просидели еще две тысячи лет, о чем всем вам известно. Я подошла к ним,
дотронулась до них, ударила. Они не шевельнулись. Потом я произвела проверку с
помощью длинного кинжала. Я пронзила кожу Матери, которая превратилась в такой
же эластичный покров, как у меня самой. Я пронзила бессмертное тело,
одновременно неуязвимое и обманчиво хрупкое, и мой клинок вошел прямо ей в
сердце. Я рубанула слева направо, но потом остановилась.
На миг из раны полилась ее вязкая и густая кровь, на
мгновение сердце перестало биться, но порез начал затягиваться, и пролитая
кровь затвердела на моих глазах, словно уголек.
Но самое главное – я почувствовала тот момент, когда сердце
не могло больше накачивать кровь, у меня закружилась голова, я почувствовала
мимолетную потерю связи с миром, слабый шепот смерти. Не сомневаюсь, что это
почувствовали все, кто пьет кровь, во всем мире, – наверное, молодежь
ощутила это сильнее, скорее как удар, сбивший их с ног. Ядро Амеля до сих пор
обитало в ней, ужасные сожжения и кинжал доказали, что в ее теле навеки
заключен источник жизни всех тех, кто пьет кровь.
Если бы не это, я убила бы ее. Я бы отрезала ей руки и ноги,
ибо никакое время не в силах было охладить мою ненависть – за то, что она сделала
с моим народом, за то, что она разлучила меня с Мекаре. Мекаре – моя вторая
половина. Мекаре – мое собственное «я».
Как было бы потрясающе, если бы века научили меня
всепрощению, если бы душа моя открылась для понимания всей несправедливости,
причиненной мне и моему народу.
Но поймите, что с веками к совершенству движется только душа
человеческая, с каждым годом любить и прощать учится лишь человеческая раса. Я
же навеки прикована к прошлому цепями, которых не разорвать.
Перед уходом я стерла все следы моего поступка. Часа два не
сводила я глаз с двух статуй, двух злодеев, которые в давние времена уничтожили
мой народ и причинили страшное зло мне и моей сестре и которые познали в ответ
такое же зло.
«Но в конечном счете ты проиграла, – сказала я
Акаше. – Ты со своими солдатами и их мечами. Ибо моя дочь Мириам выжила и
вынесла в будущее кровь моей семьи и моего народа. Возможно, для тебя это
ничто, зато для меня – все».
Я сказала правду. Но я перейду к истории своей семьи через
несколько секунд. Пока что я хочу сказать, что единственная победа Акаши
состояла в том, что мы с Мекаре так больше и не встретились.
Как я уже сказала, ни разу за все время странствий не нашла
я ни мужчины, ни женщины, ни того, кто пьет кровь, которому довелось увидеть
Мекаре или услышать ее имя. В разные времена бродила я в поисках сестры по всем
странам мира. Но она ушла от меня, словно ее поглотило великое западное море, а
я чувствовала себя половиной существа, тянущейся к единственному, что может
вернуть мне целостность.
Но в первые века я знала, что Мекаре жива, периодически, как
любой из близнецов, я чувствовала страдания второго близнеца, в мрачные,
похожие на забытье минуты я испытывала необъяснимую боль. Однако такая связь
характерна для близнецов-людей. По мере того как затвердевало мое тело, как
человек во мне таял, а над ним довлело это более властное эластичное
бессмертное тело, я потеряла простую человеческую связь с сестрой. И все же я
твердо знала, что она жива.
На одиноком побережье, глядя в ледяное море, обращалась я к
своей сестре. А в гротах горы Кармел я рассказала нашу историю, в больших
рисунках описав все наши страдания, – создав ту панораму, которую вы
видели в снах.
За прошедшие века многие смертные находили этот грот и
видели рисунки, потом снова забывали о них и снова совершали открытия.
Наконец, в этом веке молодой археолог, прослышав о них,
как-то днем забрался на гору Кармел с фонарем в руке. И при виде рисунков,
созданных мной столько веков назад, его сердце едва не выпрыгнуло из груди,
потому что точно такие же рисунки он видел в пещере по ту сторону моря, в горах
над джунглями Перу.
Лишь через несколько лет узнала я об этом открытии. Он
путешествовал по всему миру с обрывками доказательств – с фотографиями
настенных рисунков из пещер Старого Света и Нового, в хранилище одного музея он
нашел вазу, древний артефакт, сохранившийся с тех темных забытых веков, когда
еще помнили «Легенду о близнецах».
Не могу передать, какую боль и радость испытала я, глядя на
фотографии рисунков, найденных им в пещерах Нового Света.
Ибо Мекаре нарисовала то же, что и я, – разум, сердце и
рука, так похожие на мои, придали выразительность картинам страданий и боли.
Конечно, были и различия, но минимальные. Это доказательство нельзя было
отрицать.
Плот Мекаре перенес ее через великое западное море в землю,
неведомую в наши древние времена. За много веков до того, как человек проник в
южные пределы континента джунглей, Мекаре сошла там на берег и, возможно,
познала величайшее одиночество, испытанное живым существом. Как долго бродила она
среди птиц и зверей, прежде чем увидела лицо человека?
Века, тысячелетия – сколько продлилась эта немыслимая
изоляция? А может быть, она сразу повстречала смертных, утешивших ее или в
ужасе бежавших прочь? Этого я так и не узнала. Возможно, моя сестра потеряла
рассудок задолго до того, как ее гроб коснулся побережья Южной Америки.
Я знала лишь, что она там побывала и несколько тысячелетий
назад создала эти рисунки, совсем как я.