– Я вам не верю, – сказала она тем же удушенным шепотом
и отпрянула всем телом, хотя не сделала при этом ни шага.
– Нет, Гретхен. Не смотри на меня так, как будто ты меня
боишься или презираешь. Что я тебе сделал, что ты так на меня смотришь? Ты
знаешь мой голос. Ты знаешь, что ты для меня сделала. Я пришел поблагодарить
тебя…
– Лжец!
– Нет, это неправда. Я пришел, потому что… потому что я
хотел увидеть тебя снова.
Господи Боже, я что, плачу? Неужели мои эмоции стали такими
же изменчивыми, как и моя сила? А она увидит полосы крови на моем лице и оттого
испугается еще больше. Я не мог видеть выражение ее глаз.
Я повернулся и уставился на свечку. Своей невидимой силой я
толкнул фитиль и увидел, как вверх подскочил желтый язычок пламени. Mon Dieu,
на стене точно так же играют тени. Она охнула, переводя взгляд со свечи на
меня, вокруг нас разлился свет, и она впервые отчетливо увидела глаза,
остановившиеся на ней, волосы, обрамлявшие обращенное к ней лицо, блестящие
ногти на руках, белые зубы, едва заметные за моими полуоткрытыми губами.
– Гретхен, не бойся меня. Во имя истины, посмотри на меня.
Ты заставила меня пообещать, что я приду. Гретхен, я тебя не обманывал. Ты
спасла меня. Я здесь, а Бога нет, ты сама мне говорила. В устах любого другого
эти слова ничего не значили бы, но ты сама их произнесла.
Она отшатнулась, и ее руки потянулись к губам, выпустив
цепочку, и при свете свечи я увидел золотой крест. Ну, слава Богу, крест, не
медальон! Она сделала еще один шаг назад. Этих импульсивных движений она
побороть не могла.
Тихим неверным шепотом зазвучали ее слова:
– Уходи от меня, нечистый дух! Уходи из дома Господня!
– Я тебя не трону!
– Уходи от этих малышей!
– Гретхен! Я не трону детей.
– Во имя Господа, уходи от меня… уходи.
Ее правая рука снова нащупала крест, и она наставила его на
меня. Лицо раскраснелось, губы увлажнились, расслабились и затряслись в
истерике, и когда она заговорила, в глазах не было мысли. Я увидел, что это
распятие с крошечным искривленным телом мертвого Христа.
– Убирайся из этого дома. Сам Господь охраняет его. Он
охраняет детей. Уходи.
– Во имя истины, Гретхен, – с чувством ответил я тихим,
как и у нее, голосом. – Я же был с тобой! Я пришел.
– Лжец, – зашипела она. – Лжец! – Ее тело
яростно шаталось, казалось, она сейчас потеряет равновесие и упадет.
– Нет, это правда. Если даже все остальное неправда, то это –
правда. Гретхен, я не трону детей. И тебя не трону.
Через мгновение она наверняка окончательно потеряет
рассудок, примется испускать беспомощные крики, вся ночь услышит ее, и каждая
бедная душа в лагере выйдет наружу, чтобы позаботиться о ней и, возможно,
начать вторить ее крику.
Но она стояла на месте, дрожала всем телом, и из открытого
рта внезапно вырвались сухие всхлипывания.
– Гретхен, я ухожу, я оставлю тебя, если ты действительно
этого хочешь. Но я сдержал свое обещание! Больше я ничего не могу сделать?
С одной из кроватей за ее спиной раздался вскрик, с другой –
стон, и она стала оглядываться на эти звуки.
Потом стрелой метнулась в мою сторону, пронеслась мимо через
маленький офис, задев бумаги, которые разлетелись со стола, и ширма, служившая
дверью, хлопнула, когда она умчалась в ночь.
Я услышал ее далекие всхлипывания и развернулся как в
тумане.
Тонким беззвучным туманом падал на землю дождь. Я увидел,
что она уже пересекла поляну и спешит к церковным дверям.
«Я же сказала, что ты причинишь ей зло».
Я повернулся обратно и взглянул на темную длинную палату.
– Тебя здесь нет. Я с тобой покончил! – прошептал я.
Теперь, благодаря свече, ее было видно совершенно четко,
хотя она и оставалась в дальнем конце комнаты. Она все раскачивала ногой в
белом чулке и ударяла по ножке стула каблуком черной туфельки.
«Уходи, – сказал я так ласково, как только мог. –
Все кончено».
У меня по лицу катились-таки слезы, кровавые слезы. Заметила
ли их Гретхен?
«Уходи, – повторил я. – Все кончено, я тоже
ухожу».
Казалось, она улыбнулась, но она вовсе не улыбалась. Ее лицо
превратилось в образчик невинности, в лицо с медальона из сна. Я застыл как
загипнотизированный, глядя на нее, и образ остался на месте, но совершенно
прекратил двигаться. А потом рассеялся.
Остался только пустой стул.
За ширмой жужжали мухи. Какой чистый дождь, теперь он
барабанит по земле. Затем раздался мягкий нарастающий звук, словно небо
медленно раскрыло рот и вздохнуло. Что-то я забыл. Что же? Свеча, да, задуй
свечу, пока не начался пожар и не задел нежных малышей!
И посмотри на тот конец – маленький светловолосый ребенок в
кислородной маске, лист помятого пластика сверкает, как будто он соткан из
частиц и кусочков света. И как ты мог быть таким дураком, что зажег здесь
огонь?
Пальцами я погасил свечу. Я опустошил все карманы. Я выложил
все грязные, скрученные купюры, сотни и сотни долларов, а также несколько
найденных мной монет.
А затем я вышел и медленно прошел мимо открытых дверей
церкви. Сквозь ласковый ливень я услышал, как она молится, быстро и тихо что-то
шепчет, а потом через открытый дверной проем я увидел, что она встала на колени
у алтаря, за ней задрожало красноватое пламя свечи, и она простерла руки,
сложенные в виде креста.
Я хотел уйти. В глубине моей израненной души мне казалось,
что больше я ничего не хочу. Но что-то меня удержало. Я почуял резкий запах, в
котором безошибочно определил запах свежей крови.
Он исходил от церкви и принадлежал не горячей крови,
пульсирующей в ее теле, – это была кровь, хлещущая из открытой раны.
Я приблизился, стараясь не производить ни малейшего звука,
пока не оказался в дверях. Запах усиливался. И тогда я увидел, что с ее
простертых рук капает кровь. Я увидел, что по полу у ее ног текут ручейки
крови.
– Избави меня от Зла, о Господь мой, прими меня к себе,
Священное Сердце Иисуса, прими меня в объятия свои…
Я подошел ближе, но она меня не видела и не слышала. Ее лицо
источало свет, благодаря дрожащей свече и сиянию внутри нее самой, великому
всепоглощающему восторгу, который овладел ей и избавил от всего, что ее
окружало, включая и темную фигуру, стоящую рядом.