— Бог вам поможет. Но и самому постараться придется.
Я поднялся, и мы с Крамли постояли, глядя на «Корону» так,
будто это был его единственный ребенок и других больше не будет.
— Отдаете мне распоряжения, малыш? — спросил
Крамли.
— Нет, это ваш мозг распоряжается, вы только
прислушайтесь.
Крамли попятился и вышел в кухню взять еще пива. Я остался
возле письменного стола и ждал, но вдруг услышал, как хлопнула задняя дверь.
Я нашел Крамли в саду: он подставил лицо под
разбрызгиватель, и оно все покрылось освежающими каплями. К этому времени
потеплело, солнце здесь, на границе с державой туманов, сияло в полную силу.
— Сколько же вы за это время продали рассказов? Сорок?
— Да, сорок, по тридцать баксов за штуку. Так что автор
я богатый.
— Вы и впрямь богаты. Вчера я постоял возле стойки с
журналами в винном магазине Абе и прочел один ваш рассказ. Про человека,
который обнаружил, что у него внутри скелет, и это его страшно перепугало.
Здорово написано, ничего не скажешь. Где, черт побери, вы берете такие идеи?
— Просто у меня внутри тоже скелет, — ответил я.
— Большинство этого даже не замечает. — Крамли
вручил мне пиво и наблюдал, какую гримасу я сделаю на этот раз. — Этот
старик…
— Уильям Смит?
— Ну да, Уильям Смит. Утром пришло заключение о
вскрытии. В легких воды не оказалось.
— Значит, он не утонул! Значит, его убили на берегу канала
и уже мертвого затолкали в клетку. А это доказывает…
— Не бегите впереди паровоза, а то вас задавят. И не
говорите, что я вам это сообщил, иначе пиво отберу.
Я с радостью протянул ему банку. Но он оттолкнул мою руку.
— А что вы думаете насчет стрижки?
— Какой стрижки?
— В день его смерти, незадолго до нее, мистера Смита
действительно безобразно подстригли. Помните, как сокрушался его приятель,
выходя из морга? Я сразу понял, что сделать это мог только один никуда не
годный парикмахер.
Я рассказал Крамли про Кэла, про премию, которую посулили
Уильяму Смиту, про Майроновский танцзал, про кафе Модести и про большой красный
трамвай.
Крамли терпеливо меня выслушал и сказал:
— Неубедительно.
— Это все, что нам известно, — возразил я. —
Хотите, я проверю Венецианский кинотеатр, — может, кто и вспомнит, что
видел старика перед входом в тот вечер, когда он исчез?
— Нет, — отрезал Крамли.
— Может, мне проверить кафе Модести, трамвай,
Майроновский танцзал?
— Нет, — повторил Крамли.
— Что же тогда вы от меня хотите?
— Чтобы вы держались от этого подальше.
— Почему?
— Потому, — сказал Крамли и замолчал. Он взглянул
на заднюю дверь. — Если с вами что-нибудь случится, мой дурацкий роман так
и не будет дописан. Кто-то должен прочитать это сочинение. А никого другого я
не знаю.
— Вы забываете, — возразил я, — ведь кто бы
вчера ночью ни стоял возле вашего дома, сейчас он уже стоит возле моего. Я не
могу ему этого позволить, правда? Не желаю, чтобы этот тип продолжал за мной
следить. Это он подсказал мне название, которое я только что напечатал на вашей
машинке. Согласны?
Крамли смотрел мне в лицо, и я понимал, о чем он думает: об
абрикосовом пироге, о банановом пирожном и мороженом с клубникой.
— Только будьте осторожны, — проговорил он
наконец. — Старик мог поскользнуться, разбить голову и умереть до того,
как попал в канал. Поэтому в легких и нет воды.
— А после этого он доплыл до клетки и залез туда. Ясное
дело.
Крамли покосился на меня, словно старался оценить, чего от
меня ждать.
Не сказав ни слова, он углубился в заросли. Его не было
около минуты. Я ждал.
Потом откуда-то издалека до меня донесся трубный рев слона.
Я медленно повернулся и, попав под садовый дождик, прислушался. Где-то уже
поближе лев открыл огромную, как улей, пасть, издал мощный рык и словно
изрыгнул рой убийц. Стадо антилоп и газелей пронеслось мимо, как порыв летнего
ветра; поднимая пыль, они стучали копытами по высохшей земле, и мое сердце
устремлялось вслед за ними.
Внезапно на тропинке появился Крамли; он широко улыбался,
как мальчишка, который то ли гордится, то ли смущен своей безумной выдумкой, до
этой минуты не известной никому. Он покряхтывал и двумя новыми банками пива
показывал вверх на шесть звуковых систем в виде рожков лилий, подвешенных в
кронах деревьев, словно большие темные цветы. Оттуда-то антилопы, газели и
зебры защищали нас от безымянных зверей, обитающих за забором бунгало. Слон
громко протрубил еще раз, и это меня доконало.
— Африканские записи, — объяснил Крамли, а мог бы
и не объяснять.
— Потрясающе! — воскликнул я. — А это что?
Мне почудились десять тысяч африканских фламинго, которых
пять тысяч дней назад, когда я был еще школьником, Мартин и Оса Джонсоны
[65]
перевозили с пресноводной лагуны, возвращаясь на самолете к
нам в Калифорнию, чтобы рассказать простым людям невероятные истории об африканских
гну и о своих приключениях в Африке.
И тут я вспомнил.
В тот день, когда мне пришлось бежать со всех ног, чтобы
успеть послушать Мартина Джонсона, он погиб в авиакатастрофе возле самого
Лос-Анджелеса.
А сейчас в этих райских кущах, в убежище Элмо Крамли, я
увидел птиц Мартина Джонсона. И мое сердце взмыло вместе с ними. Я посмотрел на
небо и спросил:
— Что вы собираетесь делать, Крамли?
— Ничего, — ответил он. — Старушка с
канарейками будет жить вечно. Можете держать пари.
— Денег нет, — ответил я.
* * *
Когда в тот день, ближе к вечеру, появились утопленники,
это, конечно, многим испортило пикники, которые устраивались на пляже. Люди
негодовали, складывали свои корзины и уходили домой. Разгневанные женщины и
раздраженные мужчины призывали назад собак, упрямо стремившихся к берегу
смотреть на странных людей, неподвижно лежавших у самой воды. Детей уводили с
пляжа и отсылали домой, категорически запрещая впредь даже приближаться к таким
своеобразным незнакомцам.