Аргентинец - читать онлайн книгу. Автор: Эльвира Барякина cтр.№ 41

— Дела плохо, — отозвался Клим. — Виз не будет, и билетов в Нижний не достать.

— Отказал посол? Ну и ну! — ахнул Антон Эмильевич. — Есть хочешь?

Он сбегал куда-то, принес черного хлеба.

— Борис Борисович у нас богатый, — кивнул он на оратора. — Его супруга с детьми в Киеве, а он карточки на них получает и живет как барон: семь фунтов хлеба — плохо ли?

— А у вас как все прошло? — спросил Клим.

Антон Эмильевич вытащил из кармана бумажку:

Предъявитель сего, товарищ Шустер Антон Эмильевич, действительно является революционным журналистом. Командировку в Финляндию разрешить. Всем советским организациям оказывать содействие и помощь.

Антон Эмильевич рассказал о визите в бывший Смольный институт благородных девиц, где засела большевистская власть.

— Что вокруг делается — не передать, — возбужденно шептал он. — В институтском сквере — походные кухни, броневики; красногвардейцы носятся с факелами…

В Смольном готовились к обороне Петрограда — формировали рабочие отряды, чертили что-то на десятиверстной карте и одновременно высылали комиссариаты в Москву. Многих служащих рассчитали, и уволенные добавляли еще большую сумятицу в общий хаос.

— При мне пришли известия, что нарвское направление удалось отстоять, — сказал Антон Эмильевич. — Что-то у немцев не сработало, и они отступили, хотя ведь, согласись, город совершенно беззащитен — могли бы взять его голыми руками… В Смольном такое ликование началось! Я сразу пошел в приемную к председателю, объяснил, что мне надо, — и вот мандат. Сходи и ты, пока есть возможность: большевики сами знают, что их власть временная, и норовят хапнуть.

— Сколько вы заплатили? — хмуро спросил Клим.

— Пятьсот рублей золотыми десятками.

Это за один пропуск. А Климу нужно три: на Нину, Жору и Софью Карловну, которую Нина пообещала взять с собой. Причем все трое имели подписку о невыезде — стало быть, полутора тысячами золотом не обойдешься. В кармане у Клима лежали двести рублей керенками, похожими на этикетки от нарзана.

Невиданный аттракцион «русские горки»: в октябре ты богат, как падишах, в марте ты понимаешь, что твой единственный шанс добыть денег — это ограбить банк. Хотя после большевиков там ловить было нечего.

Борис Борисович Хитрук был старым революционером. В 1880-х годах, опасаясь буйного студенчества, власти удвоили плату за обучение и ввели дорогую форму, чтобы университет был по карману только богатым купцам и аристократам. Студенты вышли на демонстрацию, подрались с казаками — на виске Хитрука до сих пор белел шрам от нагайки. Его арестовали и в числе многих сослали в солдаты.

Но правительство просчиталось: революционно настроенные студенты растеклись по гарнизонам, и вскоре в самых дальних городах зазвучал неслыханный лозунг «Долой самодержавие!».

Хитрук дослужился до офицерского чина, вышел в отставку и, вернувшись в столицу, занялся издательской деятельностью. Высокий, с буйной гривой седых волос, он наводил ужас и тоску на цензоров и полицейских. Газеты Хитрука закрывались, его штрафовали, сажали в Кресты, но он возвращался и снова принимался за старое — овеянный славой и окруженный восторженными поклонниками, готовыми идти за ним на край света. Фамилию своего вождя они расшифровывали по-своему: Хитрый Руководитель.

С большевиками Хитрук боролся с тем же упорством, что и с жандармами.

— Они украли у нас революцию! — шумел он на ночных сходках. — Опять введена позорная цензура: в газетах — белые места. Мы не имеем права сидеть сложа руки!

Морщины его сдвигались, и на лбу возникали три длиннокрылых буревестника, три птичьи «галочки» одна над другой.

В день эвакуации правительства Хитрук созвал у себя журналистов, редакторов и карикатуристов — всю свою ненаглядную творческую братию.

— Я нашел деньги на газету, — объявил он. — Дает купец — только что освобожден из тюрьмы. Бумага есть, разрешение получено через подставных лиц, с типографией договорились.

Известие было встречено ликованием.

— А когда выходим?

— Послезавтра. Газета будет ежедневной. У нас практически нет конкурентов: в большевистских газетах такой уровень грамотности — хоть святых выноси: набрали журналистов, которые думают, что империализм — это страна… кажется, в Англии.

Всеобщий азарт, спор о направлении — весьма нахальном, разумеется. Хитрук разделял, властвовал и выдавал авансы.

Язвительная передовица посвящалась формированию Красной армии: кажется, недавно кто-то говорил, что военная эксплуатация населения свойственна только угнетателям?

Вторая полоса — очерк о Ново-Александровском рынке, на котором расцвела небывалая торговля предметами старины и роскоши, отобранными у проклятой буржуазии.

На последней полосе помещались сатирические стихи о погибающем в болоте лосе, к которому присосались пиявки.

— Может, и ваш племянник что-нибудь напишет для газеты? — спросил Хитрук у Антона Эмильевича. — Вы говорили, он пошел по вашим стопам в журналистику?

Тот описал ситуацию Клима.

— Однако… — пробормотал Борис Борисович. — Расскажите-ка все поподробнее.

Когда гости разошлись, Хитрук отвел Антона Эмильевича и Клима в насквозь промерзшую диванную и выдал им на ночь два полена:

— Извините, мы в этой комнате не топили. Для нашей квартиры требуется сажень дров в неделю, а где ж их взять? В четырнадцатом году она стоила восемь рублей, а сейчас — четыреста.

Хитрук повернулся к Антону Эмильевичу:

— Ну что, не передумали уезжать? Вы со своими энциклопедическими познаниями вот как нужны нам! — Он показал на обсаженное выпуклыми родинками горло.

Антон Эмильевич грустно вздохнул:

— У вас, дорогой Борис Борисович, столько душевного огня, что вы не замечаете холода. А я не могу жить без отопления и горячей воды: у меня поясница застужена.

Хитрук сел на диван рядом с Климом:

— А вы что намерены делать?

Тот покачал головой:

— Не знаю… Сегодня на вокзале слышал: многие выбираются из Петрограда пешком или на санях.

— Не дурите! — рассердился Хитрук. — На улице мороз, а у вас ни валенок, ни тулупа: через три часа вы замерзнете насмерть. Но до этого не дойдет: вас убьют за буржуазный вид.

Клим молчал.

— Голубчик, вам все равно придется где-то жить, пока вы не добудете обратный билет, — проговорил Хитрук. — Может, вы пока останетесь у меня? А то я боюсь, как бы в мою квартиру не подселили пролетариев. Рабочие, которым некуда бежать, получают «классовые мандаты» и реквизируют «лишние» комнаты в богатых квартирах. Ко мне три раза из домкома приходили: мол, я не имею права один занимать такую большую площадь. Но я как представлю, что какие-нибудь Михрютки будут готовить на моей плите и ходить в мою уборную, мне дурно делается. Тем более, вы же видите — у меня постоянные сборища: мы не сможем говорить о делах, если в квартире будут посторонние.