Но тот, чьей руки хоть однажды коснулось несчастье, всегда вытягивает
неверный жребий. Впопыхах, как обычно при ответственных решениях, принимает
Мария Стюарт это, самое ответственное; не требуя никаких гарантий, она еще из
Дандреннанского монастыря пишет Елизавете: «Разумеется, дорогая сестра, тебе
известна большая часть моих злоключений. Но то, что сегодня заставляет меня
писать тебе, произошло так недавно, что вряд ли успело коснуться твоего слуха.
А потому я должна со всей краткостью сообщить, что те мои подданные, которым я
особенно доверяла и которых облекла высшими почестями, подняли против меня
оружие и недостойно со мной поступили. Всемогущему вершителю судеб угодно было
освободить меня из жестокого заточения, в кое я была ввергнута. С тех пор,
однако, я проиграла сражение и большинство моих верных погибло у меня на
глазах. Ныне я изгнана из моего королевства и обретаюсь в столь тяжких
бедствиях, что, кроме Вседержителя, уповаю лишь на твое доброе сердце. А потому
прошу тебя, милая сестрица, позволь мне предстать перед тобой, чтобы я могла
рассказать тебе о моих злоключениях.
Я также молю бога, да ниспошлет тебе благословение неба, а мне – кротость и
утешение, которое я больше всего надеюсь и молю получить из твоих рук. А в
напоминание того, что позволяет мне довериться Англии, я посылаю ее королеве
этот перстень, знак обещанной дружбы и помощи. Твоя любящая сестра Maria R.»
[*].
Второпях, словно не давая себе опомниться, набрасывает Мария Стюарт эти
строки, от которых зависит все ее будущее. Потом она запечатывает в письмо
перстень и передает то и другое верховому. Однако в письме не только перстень,
но и ее судьба.
Итак, жребий брошен. Шестнадцатого мая Мария Стюарт садится в рыбачий челн,
пересекает Солуэйский залив и высаживается на английском берегу возле
небольшого портового городка Карлайла. В этот роковой день ей нет еще двадцати
пяти, а между тем жизнь для нее, в сущности, кончена. Все, чем судьба может в
преизбытке одарить человека, она пережила и перестрадала, все вершины земные ею
достигнуты, все глубины измерены. В столь ничтожный отрезок времени ценой
величайшего душевного напряжения познала она все крайности жизни: двух мужей
схоронила и утратила два королевства, побывала в тюрьме, заплуталась на черных
путях преступления и все вновь всходила на ступени трона, на ступени алтаря,
обуянная новой гордыней. Все эти недели, все эти годы она жила в огне, в таком
ярком, полыхающем, всепожирающем пламени, что отблеск его светит нам и через
столетия. И вот уже рассыпается и гаснет костер, все, что было в ней лучшего, в
нем перегорело; от некогда ослепительного сияния остался лишь пепел и шлак.
Тенью былой Марии Стюарт вступает она в сумерки своего существования.
17. Беглянке свивают петлю
(16 мая – 28 июня 1568)
Известие, что Мария Стюарт высадилась в Англии, конечно, не на шутку
встревожило Елизавету. Нечего и говорить, что непрошеная гостья ставила ее в
крайне трудное положение. Правда, весь последний год она, как монархиня
монархиню, из солидарности защищала Марию Стюарт от ее мятежных подданных. В
прочувствованных посланиях – ведь бумага недорога, а изъяснения в дружбе легко
стекают с дипломатического пера – заверяла она ее в своем участии, в своей
преданности, своей любви. С пламенным – увы, чересчур пламенным – красноречием
убеждала она шотландскую королеву рассчитывать на нее при любых
обстоятельствах, как на преданную сестру. Но ни разу Елизавета не позвала Марию
Стюарт в Англию, напротив, все эти годы она парировала всякую возможность
личной встречи. И вдруг, как снег на голову, эта назойливая особа объявилась в
Англии, в той самой Англии, на которую она еще недавно притязала в качестве
единственной законной престолонаследницы. Прибыла самовольно, непрошеная и
незваная, и с первого же слова ссылается на то самое обещание поддержки и
дружбы, которое, как всякому ясно, имело чисто метафорический смысл. Во втором
письме Мария Стюарт, даже не спрашивая, хочет того Елизавета или нет, требует
свидания как своего неоспоримого права: «Прошу Вас возможно скорее вызволить
меня отсюда, ибо я обретаюсь в состоянии, недостойном не только королевы, но
даже простой дворянки. Единственное, что я спасла, – это свою жизнь: ведь
первый день мне пришлось шестьдесят миль скакать прямиком через поля. Вы сами
убедитесь в этом, когда, как я твердо верю, проникнетесь участием к моим
безмерным невзгодам».
И участие действительно первое чувство Елизаветы. Разумеется, ее гордость
находит величайшее удовлетворение в том, что женщина, замышлявшая свергнуть ее
с престола, сама себя свергла – ей, Елизавете, и пальцем шевельнуть не
пришлось. Пусть весь мир видит, как она поднимает гордячку с колен и с высоты
своего величия раскрывает ей объятия! Поэтому первое, правильное ее побуждение
– великодушно призвать к себе беглянку. «Мне донесли, – пишет французский
посланник, – что королева в коронном совете горячо заступилась за королеву
Шотландскую и дала ясно понять, что намерена принять и почтить ее сообразно ее
былому достоинству и величию, а не нынешнему положению». Со свойственным ей
чувством ответственности перед историей Елизавета хочет остаться верна своему
слову. Послушайся она этого непосредственного побуждения, не только жизнь Марии
Стюарт, но и ее собственная честь была бы спасена.
Но Елизавета не одна. Рядом с ней стоит Сесил, человек с холодными,
отливающими сталью глазами, политик, бесстрастно делающий ход за ходом на
шахматной доске. Нервическая натура, болезненно отзывающаяся на малейшее
дуновение ветра, Елизавета недаром избрала себе в советчики этого жестокого,
трезвого, расчетливого дельца; недоступный поэзии и романтике, пуританин по
характеру и темпераменту, он презирает в Марии Стюарт ее порывистость и
страстность, убежденный протестант, он ненавидит католичку; а кроме того, судя
по его личным записям, он с полным убеждением смотрит на нее как на соучастницу
и пособницу в убийстве Дарнлея. Не успела Елизавета расчувствоваться, как он
останавливает ее участливо протянутую руку. Дальновидный политик, он понимает,
в какие трудности вовлечет английское правительство возня с этой неугомонной
особой, с этой интриганкой, которая уже много лет сеет смятение повсюду, где ни
появится. Принять Марию Стюарт в Лондоне, оказав ей королевские почести,
значит признать ее права на Шотландию, а это наложит на Англию обязанность с
оружием в руках и с полным кошельком выступить против лордов и Меррея. Но к
этому у Сесил а нет ли малейшей склонности, ведь сам же он подстрекал лордов к
смуте. Для него Мария Стюарт – смертельный враг протестантизма, главная
опасность, угрожающая Англии, и ему нетрудно убедить в этом Елизавету; с
неудовольствием внемлет английская королева его рассказам о том, как
почтительно ее дворяне встретили шотландскую королеву на ее земле.
Нортумберленд, наиболее могущественный из католических лордов, пригласил
беглянку в свой замок; самый влиятельный из протестантских лордов, Норфолк,
явился к ней с визитом. Все они явно очарованы пленницей, и, недоверчивая и до
глупости тщеславная как женщина, Елизавета вскоре оставляет великодушную мысль
призвать ко двору государыню, которая затмит ее своими личными качествами и
будет для недовольных в ее стране желанной претенденткой.