Докучливая слякоть и вынужденное бездействие вконец
испортили нам настроение и вызвали разные черные мысли. Особенно у ведьмака.
Геральт уже давно подсчитывал дни, отделяющие его от Цири – а каждый день,
проведенный не в пути, отдалял его – как он думал – от девушки все дальше.
Теперь, в мокром лозняке, на холоде, под дождем, ведьмак с каждой минутой
становился все угрюмее и злее. Было заметно, что он сильно хромает, а когда ему
казалось, что никто его не видит и не слышит, он ругался и шипел от боли.
Надобно тебе знать, милый читатель, что Геральту поломали кости во время мятежа
чародеев на острове Танедд. Фрактуры срастились и вылечились магическими стараниями
дриад из леса Брокилон, но докучать, видимо, не перестали. Поэтому ведьмак
испытывал и телесные, и душевные страдания, и злым из-за этого был как хрен с
уксусом. Не подступись.
И вновь его начали преследовать сны. Девятого сентября
утром, когда он спал после ночного бдения, он поразил всех, с криком сорвавшись
с лежанки и схватившись за меч. Это походило на амок, но, к счастью, прошло
моментально.
Он отошел в сторону, вскоре вернулся с угрюмой миной и
сообщил ни много ни мало, что немедленно распускает дружину и дальше отправится
один, поскольку там где-то творятся чудовищные вещи, что время торопит, что
становится опасно, а он ни в какую не хочет подвергать опасности никого и ни за
кого не желает нести ответственности. Он болтал и резонерствовал так нудно и
так неубедительно, что никому не хотелось с ним спорить. Даже обычно терпеливый
вампир отошел в сторонку, пожав плечами, Мильва сплюнула, Кагыр сухо напомнил,
что отвечает за себя сам, а что до риска, так не для того он носит меч, чтобы
тот оттягивал ему пояс. Однако потом все разом замолкли и многозначительно
уставились на нижеподписавшегося, несомненно, полагая, что я воспользуюсь
оказией и вернусь домой. Вероятно, нет нужды добавлять, что разочарование их
трудно поддается описанию.
Однако обстоятельства заставили нас прервать «передышку» и
подтолкнули к смелому действию – форсировать Яругу. Признаюсь, такое
мероприятие меня обеспокоило, поскольку план предполагал ночную переправу
вплавь, осуществляемую, цитирую Мильву и Кагыра, «на конских хвостах». Даже
если это была метафора – подозреваю, что отнюдь нет, – я как-то не
представлял себе во время такой переправы ни себя, ни моего рысака Пегаса, на
хвосте которого зиждились все мои надежды на удачный исход операции. Плавание,
говоря осторожно, не было и не стало моей сильной стороной. Плавание же «на
конском хвосте» – и подавно. Если б Матерь Природа хотела, чтобы я плавал, то в
ходе акта творения и процесса эволюции она не упустила бы случая снабдить меня
хотя бы перепонками между пальцами. Не говоря уж о Пегасе.
Мои треволнения оказались напрасными – по крайней мере
касательно плавания на конском хвосте. Мы переправились совсем другим образом.
Кто знает, не еще ли более безумным и, сказать по правде, совсем уж нахальным –
по восстановленному мосту в Красной Биндюге, под самым носом у нильфгаардских
постов и патрулей. Предприятие, как выяснилось, только на первый взгляд
казалось диким лихачеством и смертельным риском, в действительности же прошло
как по маслу. После того как проследовали линейные подразделения, по мосту туда
и обратно принялись сновать обоз за обозом, экипаж за экипажем, стадо за
стадом, толпы самого различного, в том числе и цивильного сброда, среди
которого наша компания не выделялась совершенно ничем и никому в глаза не
бросалась. Таким образом, десятого дня сентября месяца все мы перебрались на
левый берег Яруги, только один раз окликнутые стражей, которой Кагыр, грозно
насупившись, гневно буркнул что-то об императорской службе, подтвердив
сказанное классической армейской и всегда эффективной «куррва ваша мать».
Прежде чем кто-либо успел нами заинтересоваться еще, мы уже были на левом
берегу реки, в глубине зареченских лесов, потому что здесь был только один
тракт, и тот – на юг, а нам не подходили ни направление, ни обилие путающихся
там нильфгаардцев.
На первой же ночевке в лесах Заречья меня тоже посетил
дивный сон – однако в отличие от Геральта мне приснилась не Цири, а чародейка
Йеннифэр. Как обычно вся в черном и белом, она витала в воздухе над угрюмым
горным замком, а снизу другие чародейки грозили ей кулаками и всячески
поносили. Йеннифэр взмахнула длинными черными рукавами платья и черным
альбатросом улетела к бесконечному морю прямо навстречу восходящему солнцу. С
этого момента сон обратился в кошмар. После пробуждения детали стерлись,
остались нечеткие, мало осмысленные картинки, но были и картины жуткие:
истязания, крик, боль, страх, смерть… Одним словом…
Я не стал рассказывать Геральту о своем сне. Слова не
молвил. И, как выяснилось позже, правильно поступил.
– Йеннифэр ее звали! Йеннифэр из Венгерберга. И
презнаменитейшая была чародейка! Чтоб мне рассвета не дождаться, ежели лжу.
Трисс Меригольд вздрогнула, повернулась, пытаясь пробить
взглядом толпу и сизый дым, плотно заполнявший главный зал таверны. Наконец
встала из-за стола, с легким сожалением оставив филе из морского языка с
анчоусовым маслицем. Местное фирменное блюдо и первейший деликатес. Однако по
тавернам и постоялым дворам Бреммервоорда она шаталась не для того, чтобы
поглощать деликатесы, а ради сбора информации. Кроме того, ей надо было следить
за фигурой.
Круг людей, в который предстояло втиснуться, был уже плотен
и густ – в Бреммервоорде люди обожали рассказы и не упускали ни одной
возможности послушать новый. А многочисленные моряки никогда не разочаровывали,
всегда могли позабавить новым и свежим репертуаром морских басен и баек. Ясное
дело, в основном матросским, но ведь это не имело ни малейшего значения.
Рассказ есть рассказ. У него свои законы.
Рассказчица, занимавшая публику сейчас и упомянувшая
Йеннифэр, была рыбачкой с Островов Скеллиге – полная, ширококостная, коротко
остриженная, одетая, как и ее четыре спутницы, в вытертый до блеска камзол из
нарвальей кожи.
– Случилось это в девятнадцатый день сентября месяца,
наутро после второй ночи полнолуния, – излагала островитянка, отхлебывая
пиво из солидных размеров кубка.
Ее рука, как заметила Трисс, была цвета старого кирпича, а
обнаженные, узловатые мускулистые предплечья – никак не меньше двадцати дюймов
в обхвате. У Трисс было двадцать два в талии.
– Рано-ранешенько, – продолжала рыбачка, водя
глазами по лицам слушателей, – вышел наш баркас в море, на зунд промеж Ан
Скеллиг и Спикероогой, на устричную отмель, где обнаковенно мы лососевые
переметы ставим. Шибко спешили, потому как на шторм нагоняло, небо сильно
темнело с заходу. Надо было поживше выбрать лосося с сетей, иначе, сам знаешь,
в сетях только морды помятые остаются, пооборванные, и весь улов идет псу под
хвост.