Над миром раскинулась ночь Осеннего Солнцестояния, ночь
ужасов, кошмаров и привидений, ночь бурных, удушающих и жутких пробуждений на
вздыбленных и влажных от пота простынях. Видения и пробуждения не обошли
стороной и самые светлые головы: в Нильфгаарде, Городе Золотых Башен, с криком
проснулся император Эмгыр вар Эмрейс. На севере, в Лан Эксетере, вскочил с ложа
король Эстерад Тиссен, потревожив свою супругу, королеву Зулейку. В Третогоре
сорвался с постели и схватился за кинжал архишпион Дийкстра, разбудив при этом
супругу министра финансов. В огромном замке Монтекальво спорхнула с дамастовых
простыней чародейка Филиппа Эйльхарт, не став, однако, будить супруги графа да
Ноалье. Проснулись – более или менее резко – краснолюд Ярпен Зигрин в Махакаме,
старый ведьмак Весемир в горной крепости Каэр Морхен, банковский клерк Фабио
Сахс в городе Горс Велен, ярл Крах ан Крайт на борту драккара «Рингхорн». Проснулась
чародейка Фрингилья Виго в замке Боклер, проснулась жрица Сигрдрифа в храме
богини Фрейи на острове Хиндарсфьялл. В осажденной крепости Марибор проснулся
Даньель Эчеверриа, граф Гаррамон. Зывик, десятник Бурой Хоругви, в форте Бан
Глеан. Купец Доминик Бомбаст Хувенагель в городке Клармон. И многие, многие
другие.
Однако мало было таких, кто сумел бы все эти явления и
феномены связать с истинным, конкретным фактом. И с конкретной личностью. Так
уж получилось, что трое из них провели ночь осеннего Эквинокция под одной
крышей. В храме богини Мелитэле в Элландере.
– Козодой… – простонал писарь Ярре, вперившись во
тьму, затянувшую храмовый парк. – Никак не меньше тысячи, целые тучи…
Кричат о смерти… О ее смерти… Она умирает…
– Не болтай глупостей! – Трисс Меригольд резко
отвернулась, занесла кулак: несколько мгновений казалось, что она вот-вот
толкнет или ударит паренька в грудь. – Ты что, веришь в идиотские приметы?
Конец сентября, козодои перед отлетом собираются в стаи. Вполне естественно!
– Она умирает…
– Никто не умирает! – крикнула чародейка, бледнея
от бешенства. – Никто, понятно? Перестань нести дурь!
Библиотечный коридор заполняли адептки, разбуженные ночной
тревогой. Лица их были серьезны и бледны.
– Ярре, – Трисс успокоилась, положила пареньку руку
на плечо, сильно сжала, – ты – единственный мужчина в храме. Все мы
смотрим на тебя, ищем в тебе опоры и помощи. Ты не смеешь впадать в панику, ты
не смеешь бояться. Возьми себя в руки. Не разочаровывай нас.
Ярре глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь в руках.
– Это не страх, – прошептал он, отводя взгляд от
глаз чародейки. – Я не боюсь, я тревожусь! За нее. Я видел сон…
– Я тоже, – сжала губы Трисс. – Мы видели
один и тот же сон. Ты, я и Нэннеке. Но об этом – молчок.
– Кровь у нее на лице… Столько крови…
– Я же просила – молчи. Идет Нэннеке.
Подошла Верховная Жрица. Лицо у нее было утомленное. На
немой вопрос Трисс она ответила, отрицательно покачав головой. Заметив, что
Ярре собирается что-то сказать, она опередила его:
– К сожалению, ничего. Когда Дикий Гон мчался над
храмом, проснулись почти все, но ни у одной не было видений. Даже таких
туманных, как наши. Иди спать, мальчик, тебе тут делать нечего. Девочки, по
спальням!
Она обеими руками протерла лицо и глаза.
– Э-э-х! Эквинокций. Чертова ночь… Иди приляг, Трисс…
Не в наших силах что-либо сделать.
– Беспомощность, – стиснула кулаки
чародейка, – доводит меня до сумасшествия. При мысли, что она где-то там
страдает, истекает кровью, что она в опасности… Дьявольщина! Знать бы, что
делать.
Уже собравшаяся уходить Верховная Жрица храма Мелитэле
повернулась:
– А молиться не пробовала?
На юге, в Эббинге, за горами Амелл, в районе под названием
Переплют, на обширных трясинах, иссеченных реками Вельда, Лета и Арета, в
восьмистах милях полета ворона по прямой от города Элландер и храма Мелитэле,
приснившийся под утро кошмар разбудил старого отшельника Высоготу. Проснувшись,
Высогота никак не мог вспомнить содержания сна, но необъяснимое волнение не
дало ему больше уснуть.
– Холодно, холодно, холодно, бррр, – шептал про
себя Высогота, пробираясь по тропинке среди камышей. – Холодно, холодно,
бррр.
Очередная ловушка тоже была пуста. Ни одной ондатры. На
редкость неудачный лов. Бормоча проклятия и шмыгая замерзшим носом, Высогота
очистил ловушки от грязи и травы.
– Ох и холодно же, – бормотал он, направляясь к
краю топи. – А ведь четыре дня только прошло с Эквинокция. Сентябрь. Да,
таких холодов в конце сентября я за всю свою жизнь не припомню. А ведь живу уже
достаточно долго!
Следующая, предпоследняя ловушка тоже была пуста. Высоготе
даже ругаться расхотелось…
– Не иначе, – бормотал он, направляясь к последней
ловушке, – с каждым годом все больше холодает. А теперь, похоже, эффект
похолодания пойдет лавиной. Ну, эльфы предвидели это уже давным-давно, да кто
верит в предсказания эльфов?
Над головой старика снова захлопали крылышки, пронеслись
серые, невероятно быстрые тени. Туман над трясиной опять раззвонился дикими,
урывчатыми трелями козодоев, заполнился быстрым хлопаньем крыльев. Высогота не
обращал внимания на птиц. Суеверным он не был, а козодоев на болотах всегда
было множество, особенно на заре, когда они летали так плотно, что, казалось,
вполне могли задеть за голову. Впрочем, не всегда их было так-то уж много, как
сегодня, может, и не всегда они носились так неистово… ну что же, последнее
время природа проделывала диковинные штучки, а диковинки гонялись за
диковинками, да при этом каждая следующая диковинка была диковиннее предыдущей!
Он уже вытаскивал из воды последнюю – тоже пустую – ловушку,
когда услышал ржание. Козодои как по команде разом умолкли.
На трясинах Переплюта были островки, сухие, выступающие из
воды места, поросшие черной березой, ольхой, свидиной, кизилом и терновником.
Большинство пригорков трясина обступала так плотно, что туда самостоятельно ни
в коем разе не мог бы добраться конь либо не знающий тропинок наездник. И все
же ржание – Высогота снова услышал его – шло именно со стороны такого островка.
Любопытство взяло верх над осторожностью.
Высогота слабо разбирался в лошадях и их породах, но он был
эстетом, умевшим распознать и оценить красоту. А вороной конь с блестевшей
словно антрацит шерстью, которого он увидел на фоне березовых стволиков, был
дивно красив. Он был прямо-таки квинтэссенцией красоты. Он был так дивно
красив, что казался нереальным.