Он осекся, взглянул на Зеленую Даму и Рейневана, словно
удивившись, что они все еще здесь. Насупился.
— Я должен...
— Ничего ты не должен, — резко прервала Зеленая Дама. — Я
все беру в свои руки. Забираю его и тотчас же уезжаю.
— И не заночуешь? До Шёнау немалая дорога...
— Выезжаю немедленно. Прощай, господин Ян.
Зеленая Дама спешила, принуждала свою свиту спешить. Они
направились на север, к скалам и взгорьям. Ехали быстро, поглядывая на
затянутый впереди туманом массив Слёнзы, а позади — синие Рыхлебы и Есёники.
Рейневан ехал в конце кавалькады, не очень зная, куда и зачем. Он еще не остыл.
Однако ехали недолго. Зеленая Дама неожиданно приказала
остановиться. Кивком пригласила Рейневана ехать за ней следом.
У подножия взгорья стоял каменный покаянный крест. Обычно
такие кресты вызывали у Рейневана ассоциации, побуждали к размышлениям. Сейчас
крест ничего не вызывал и ни к чему не побуждал.
— Слезай!
Он послушался. Она встала перед ним, ветер рвал ее плащ,
облеплял фигуру.
— Здесь мы расстанемся, — сказала она. — Я еду в Стшелин,
оттуда домой, в Шёнау. Твое общество нежелательно. Понимаешь? Управляйся сам.
Он кивнул головой. Она подошла, вблизи заглянула ему в
глаза. На одно лишь мгновение. Потом отвела взгляд.
— Ты соблазнил мою дочь, паршивец, — сказала она тихо. — А
я... Я, вместо того, чтобы дать тебе по морде и проявить презрение, вынуждена
краснеть. И мысленно быть тебе благодарной за... Знаешь, за что. О, ты тоже
краснеешь? Прекрасно. Как-никак какое-то удовлетворение. Слабое, но все же...
Она прикусила губу.
— Я Агнес де Апольда. Супруга чесника Бертольда Апольды.
Мать Ютты де Апольда.
— Я догадался.
— Лучше поздно, чем никогда.
— Меня интересует, когда догадалась ты.
— Раньше. Но меньше об этом.
— Тебе благоприятствует удача, — заговорила она. — Ты
прямо-таки классический пример избранника судьбы. Но прекрати искушать лихо.
Беги. Исчезни из Силезии. Лучше всего навсегда. Здесь ты не в безопасности.
Биберштайн не был единственным твоим врагом, их у тебя здесь много. Рано или
поздно кто-нибудь из них схватит тебя и прикончит.
— Я должен остаться, — прикусил он губу. — Я не уеду, пока
не встречусь с...
— С моей дочерью? — Она опасно прищурилась. — Запрещаю.
Сожалею, но я не одобряю этой связи. Ты для Ютты неподходящая партия. Ян
Зембицкий действительно лишил тебя всего и все отнял, но я не такая
расчетливая, как Биберштайн, я согласилась бы на зятя бедного, богатого только
сердцем, так пусть же любовь торжествует в шалаше. Но я не позволю дочери
связать себя с преследуемым изгнанником. Ты сам, если в тебе есть хоть кроха
порядочности, а я знаю, что есть, не допустишь, чтобы твои враги добрались по
твоим следам до нее. Не подвергнешь ее опасности и риску. Подтверди.
— Подтверждаю. Но я хотел бы... я желал бы...
— Не желай, — тут же прервала она. — Это бессмысленно.
Забудь о ней. И дай ей забыть. Ведь уже два года, парень. Я знаю, тебе будет
больно, но я скажу: у времени огромные способности вылечивать. Стрела Амура,
бывает, пойдет глубоко. Но и такие раны заживают со временем, если их не
бередить. Она забудет. Возможно, уже забыла. Я говорю это не для того, чтобы
ранить тебя. Наоборот, чтобы облегчить. Тебя гнетет мысль об ответственности,
об обязанности. О долге. У тебя нет никаких долгов, Рейнмар. Ты свободен от
обязательств. Возможно, я буду прозаичной до боли, но что здесь поэтизировать?
То, что вы переспали друг с другом, — незначительный эпизод.
Он не ответил. Она подошла к нему. Очень близко.
— Встреча с тобой, — шепнула она, осторожно коснувшись его
щеки, — встреча с тобой была удовольствием. Я буду ее помнить. Но не хотела бы
никогда больше тебя встречать. И видеть. Никогда и нигде. Это ясно? Ответь.
— Ясно.
— На тот случай, если тебе что-нибудь придет в голову, знай:
Ютты нет в Шёнау. Она уехала. Расспросы тамошних или окрестных жителей ничего
не дадут. Никто не знает, где она сейчас. Понял?
— Понял.
— Значит, прощай.
Глава 15
в которой Рейневан — благодаря некоему анархисту — наконец
встречается со своей возлюбленной.
Проходящая мимо корчмарка глянула вопросительно, указав
глазами на пустой кубок. Рейневан отрицательно покачал головой. Ему больше пить
не хотелось, к тому же пиво было не из лучших. Говоря прямо, оно было скверным.
Как и предлагаемая тут еда. Тот факт, что здесь останавливалось много гостей,
можно было объяснить только отсутствием конкурентов. Сам Рейневан остановился
здесь, в Тепловодах, узнав, что следующий трактир будет лишь в Пшежечине у
Вроцлавского тракта. Однако до Пшежечина была миля с гаком, а дело шло к
вечеру.
«Мне нужна чья-то помощь», — подумал он.
Около часа он анализировал ситуацию и пытался разработать
более или менее приемлемый план действий. Всякий раз приходя к выводу, что без
помощи ему не обойтись.
Расставшись с Агнес де Апольда, Зеленой Дамой, и преодолев
вызванную ее словами подавленность, он поехал в Подвоевцы. То, что он там
застал, удручило его еще больше. Хозяину, которого князь Ян Зембицкий посадил
на конфискованные у Петерлина земли, вполне хватило неполных двух лет, чтобы
известную и процветающую сукновальню развалить до тла. Никодемус Фербругген,
фламандский мастер-красильщик, уехал, оказывается, куда-то в Великопольшу, не в
силах перенести издевок. На счетах князя Яна прибывало записей. «Придет время,
— скрежетнул зубами Рейневан, — придет время расчетов, милостивый князь. Время
отчитываться. И расплачиваться. Однако пока что мне нужна помощь. Без помощи я
не сделаю ничего».
В углу, склонившись над кубками, сидели два невзрачных
человека. Одеты они были просто и бедно, но слишком чисто для обычных бродяг,
на их лицах не было следа, свидетельствующего о постоянном недоедании. У одного
были очень кустистые брови, у второго румяная и блестящая физиономия. Оба были
в капюшонах. Оба, заметил Рейневан, часто — слишком часто — поглядывали в его
сторону.
Мне нужна помощь. К кому обратиться? К канонику Оттону
Беессу? Для этого надо ехать во Вроцлав, а это рискованно.
В Бжег, к духовникам? Сомнительно, чтобы они его еще
помнили, минуло пять лет с того времени, когда он работал в госпитале. Кроме
того, у Биркарта Грелленорта могли и там быть глаза и уши. Так, может, поехать
в Свидницу? Юстус Шоттель и Шимон Унгер, знакомые Шарлея из печатни на
Крашевской, наверняка помнили его, он четыре дня помогал им при работе над
непристойными картинками и гравюрами.