— Посему не имеет значения, —Флютек указал головой на балку
и обрезанную веревку, — кем он был. Важно, что успел повеситься, когда мы
выламывали двери, и что я не смогу заставить его говорить. А ты его не
идентифицировал. Ты утверждаешь, что это не тот. Не тот, которого ты якобы
подслушал, когда он вступал в заговор с вроцлавским епископом. Правда?
— Правда.
Флютек смерил его мерзким взглядом. Глаза Флютека, черные,
как у куницы, узко посаженные по сторонам длинного носа, словно отверстия
стволов двух гаковниц, способны были глядеть исключительно мерзко. Случалось, в
черных глазах Флютека появлялись два маленьких золотых чертика, которые
неожиданно, словно по команде, одновременно начинали кувыркаться. Рейневан уже
видел нечто подобное.
Такое обычно было предвестником весьма малоприятных вещей.
— А я думаю, — сказал Флютек, — что неправда. Я думаю, ты
врешь. Что врал с самого начала, Рейневан.
Откуда Флютек взялся у Жижки, не знал никто. Разумеется,
сплетни ходили. В соответствии с одними Богухвал Неплах, истинное имя — Йехорам
бен Исхак, — был евреем, учеником раввинской школы, которого просто так,
каприза ради, пощадили во время резни в Хомутовском гетто в марте 1421 года. По
другим его действительно звали Богухвал, но не Неплах, а Готтлоб, и был он
немцем, купцом из Пльзени. В соответствии с третьими, он — монах-доминиканец,
которого Жижка — по неведомым причинам — лично спас во время избиения и
уничтожения священников и монахов в Беруне. Четвертые утверждали, что Флютек
был чеславицким приходским священником, который своевременно учуял конъюнктуру,
примкнул к гуситам и с неофитским жаром забирался Жижке в жопу так рьяно, что
доскребся до этой должности. Рейневан был склонен верить именно последнему —
Флютек должен был быть попом, в пользу этого говорили его мерзопакостная
лживость, двуличность, жуткий эгоизм и прямо-таки невообразимая алчность.
Собственно, именно жадности Богухвал Неплах был обязан своим
прозвищем. Потому что когда в 1419 году католические паны завладели Кутной
горой, главнейшим в Чехии центром добычи руды, отрезанная от кутногорских шахт
и монетных дворов гуситская Прага начала штамповать собственные деньги, медяки
с исчезающе малым количеством серебра. Это были никудышные деньги, практически
ничего не стоящие, с паритетом почти равным нулю. Пражскими монетками
пренебрегали и презрительно называли их «флютками»
[22]. Поэтому
когда Богухвал Неплах начал исполнять у Жижки обязанности шефа разведки,
прозвище «Флютек» мгновенно прилипло к нему. Ибо вскоре оказалось, что Богухвал
Неплах не пропустит оказии украсть или присвоить любой плохо или хорошо лежащий
флютек. Любое мало-мальски ценное дерьмо.
Каким чудом Флютек удержался при Жижке, который в своем
Новом Таборе расхитителей карал сурово и железной рукой давил воровство,
оставалось загадкой. Загадкой оставалось, почему Неплаха позже терпел не менее
принципиальный Прокоп Голый. Напрашивалось одно объяснение — в том, что он
делал для Табора, Богухвал Неплах был профессионалом. А найти профессионала
нелегко. Поэтому приходится многое прощать.
— Если ты хочешь знать, — начал Флютек, — то твой рассказ,
как, впрочем, и твоя личность, с самого начала пользовались у меня весьма
небольшим кредитом доверия. Тайные сборища, секретные совещания, всемирные заговоры
— все это хорошо в литературе, приличествуют этакому, скажем, Вольфраму фон
Эшенбаху, у Вольфрама действительно приятно читать о тайнах и заговорах... о
мистерии Грааля, о Терре Сальбэше
[23]
, о всяческих Клингзорах,
Флагетанисах, Файрефизах и прочих Титурелях. В твоем рассказе было немного
многовато такой литературщины. Иными словами, я подозреваю, что ты
просто-напросто налгал.
Рейневан ничего не сказал, только пожал плечами. Явно
демонстративно.
— Поводы для твоих выдумок, — продолжал Неплах, — могут быть
различными. Ты сбежал из Силезии, как утверждаешь, потому что тебя преследовали
и тебе грозила смерть. Если это правда, то у тебя действительно не было другого
выбора, как втереться в доверие Амброжу. А как сделать это поудачней, если не
предостеречь его о готовящемся на него покушении? Потом тебя привели к Прокопу.
Прокоп в беглецах из Силезии обычно видит шпионов, поэтому вешает всех подряд,
и persaldo
[24]
выходит одно на одно. Так как же спасти свою
шкуру? Ну, хотя бы взять и рассказать о тайном совете и заговоре. Что скажешь,
Рейневан? Как это звучит? Вольфрам фон Эшенбах позавидовал бы. А турнир в
Вартбурге ты выиграл бы как пить дать... Так что причин сочинять, — спокойно
продолжал Флютек, — у тебя было достаточно. Но в действительности, я думаю,
была только одна.
— Конечно. — Рейневан прекрасно знал, о чем речь. — Одна.
— Мне, — в глазах Флютека появились два желтых чертика, —
больше всего по сердцу та гипотеза, что твое плутовство имеет целью отвлечь
внимание от действительно существенной проблемы. То есть от пятисот гривен
[25]
, реквизированных у ограбленного сборщика податей. Что ты на
это скажешь, медик?
— То же, что обычно. — Рейневан зевнул. — Ведь мы это уже
проходили. На твои заезженные и нудные вопросы я, как всегда, дал столь же
заезженные и нудные ответы. Нет, брат Неплах, я не поделюсь с тобой деньгами,
реквизированными у ограбленного колектора. Причин тому несколько. Во-первых, у
меня нет этих денег, поскольку не я их «реквизировал». Во-вторых...
— А кто?
— Нужный ответ: понятия не имею.
Золотые чертики подпрыгнули и кувыркнулись.
— Лжешь.
— Конечно. Можно идти?
— У меня есть доказательство тому, что ты лжешь.
— Ишь ты.
— Ты продолжаешь утверждать, что тот мифический съезд, —
Флютек просверлил его взглядом, — происходил тринадцатого сентября и что в нем
принимал участие Кашпар Шлик. Так вот из вполне достоверных источников я знаю,
что тринадцатого сентября 1425 года Кашпар Шлик находился в Буде. А значит, не
мог быть в Силезии.
— Хреновые у тебя источники, Неплах. Впрочем, нет, это
провокация. Пробуешь меня подловить. Кстати, уже не в первый раз. Верно?