Кучи инкунабул лежали прямо-таки везде, невозможно было шага
ступить, чтобы не споткнуться о что-нибудь вроде «Summarium philosophicum»
Николаса Фламеля, «Kitab al-Mansuri» Разеса, «De expositione specierum»
Мориенуса или «De imagine mundi» Гервазия из Тильбури. При каждом неосторожном
шаге болезненно ранил щиколотку окованный угол переплета произведения такого
веса, как «Semita recta» Альберта Великого, «Perxpectiva» Уителона или
«Illustria miracula» Цезаря из Хайстербаха. Достаточно было невнимательно
задеть стеллаж, и на голову валилась, увлекая облака пыли, «Philosophia de arte
occulta» Артефия, «De universo» Вильгельма из Оверни либо «Opus de natura
rerum» Томаса из Кантимпре.
Во всем этом бедламе можно было случайно налететь на что-то,
что не рекомендовалось трогать, не соблюдая надлежащей осторожности. Потому что
случалось, что гримуары, трактаты о магии и списки заклинаний выделяли чары
сами и самопроизвольно, достаточно было невнимательно тронуть, ударить,
толкнуть — и несчастье тут как тут. Особенно опасен был в этом смысле «Grand
Grimoire». Очень опасными могли оказаться также «Aldaraia» и «Lemegeton». Уже
во время второго посещения «Под архангелом» Рейневану случалось сбросить с
заваленного книгами и свитками стола толстенный томище, который оказался ни
много ни мало «Liber de Nyarlathotep». В тот самый момент, когда древняя и
липкая от жирной пыли инкунабула ударилась о пол, стены задрожали, и взорвались
четыре из стоявших на шкафу банок с гомункулусами. Один гомункулус превратился
в бесперую птицу, второй — во что-то вроде осьминога, третий — в пурпурного и
агрессивного скорпиона, а четвертый — в миниатюрненького папу римского в
торжественном облачении. Прежде чем кто-либо успел что-либо предпринять, все
четверо превратились в зеленую отвратно воняющую мазь, причем карликовый папа
еще успел выкрикнуть: «Beati immaculati, Gthulhufhtagn!» Убирать пришлось
чертовски много.
Инцидент развеселил большинство архангельских чародеев,
однако некоторые не грешили чувством юмора, и Рейневан, мягко говоря, не вырос
в их глазах. Но только один из магиков еще долго после случившегося смотрел на
него волком и крепко давал ему почувствовать, что такое антипатия.
Этим последним был, как легко догадаться, библиотекарь, он
же смотритель.
— Привет, Щепан!
Щепан из Драготуш, смотритель, оторвал глаза от богато
иллюстрированных страниц «Archidoxo magicum» Аполония Тианского.
— Привет, Рейневан, — улыбнулся он. — Приятно снова тебя
видеть. Давненько ты не заходил.
Крепко пришлось Рейневану потрудиться, чтобы после
библиотечного происшествия оздоровить отношения со Щепаном из Драготуш. Но он
сделал это, причем с результатом, превышающим все ожидания.
— А это, — библиотекарь почесал нос пальцами, грязными от
пыли, — похоже, пан Шарлей, о котором я столько слышал? Приветствую,
приветствую.
Происходивший из старинной моравской шляхты Щепан из
Драготуш был юристом, августинцем и — разумеется — чернокнижником. С магами
конгрегации «Архангела» знался давным-давно, еще с университета, но навсегда
перебрался в аптекарский тайник лишь в 1420 году, после того, как его
градчанский монастырь был разрушен и сожжен. В отличие от остальных магиков
аптеку — вернее, библиотеку, — он не покидал почти никогда, в городе не бывал.
Он был ходячим библиотечным каталогом, знал о каждой книге и каждую мог быстро
отыскать — в условиях царящего в помещении хаоса это была способность просто
неоценимая. Рейневан очень ценил дружбу с моравцем и проводил в библиотеке
долгие часы. Его интересовали траволечение и фармацевтика, а книгохранилище
«Архангела» в этом смысле было неоценимой кладезью знаний. Кроме травников,
перечней лекарств, классических и знаменитых фармакопей авторства Диоскурида,
Страбона, Авиценны, Хильдегарды из Бингена или Николая Пшеложонего, библиотека
скрывала истинные богатства. Была там «Kitab sirr al Asar» Гебера, была «Sefer
Ha-Mirkahot» Шаббетая Донноло, были неизвестные произведения Маймонида, Хали,
Апулея, Геррады из Ландсберга и другие antidotaria, dispensatoria, ricettaria, каких
Рейневан до того никогда не видел и о каких никогда не слышал. И сомневался,
чтобы о них слыхали в университетах.
— Ладно. — Щепан из Драготуш закрыл книгу и встал. — Пошли в
нижнюю комнату. Пожалуй, мы попадем в самое время, потому что, наверно, скоро
будет конец. Вообще-то это довольно экстравагантно, начинать конъюрацию не в
полночь, как делает каждый нормальный и уважающий себя чародей, а в первый час дня,
но что ж... Не мне критиковать действия такого человека, как valdeveneranduseteximius
[46]
Винцент Реффин Акслебен из Зальцбурга, живая легенда, ходячая
слава и мэтр мэтров. Ха, действительно любопытствую, что мэтр мэтров будет
делать с Самсоном.
— Он прибыл вчера?
— Вчера под вечер. Поел, выпил, поинтересовался, в чем мог
бы нам помочь. Ну так мы представили ему Самсона. Недосягаемый вскочил и
собрался уходить, убежденный, что мы издеваемся над ним. Самсон использовал ту
же самую штучку, что сыграл с нами в прошлом году: пожелал ему здоровья
по-латыни, а повторил на койне
[47]
. И по-арамейски. Надо было
видеть мину почтенного мэтра Винцента! Но это подействовало так же, как некогда
на нас. Почтенный Винцент Реффин взглянул на Самсона любопытнее и ласковее и
даже улыбнулся. Настолько, насколько ему позволяли мускулы лица, перманентно
застывшие в гримасе столь же угрюмой, сколь и пренебрежительной. Потом они
вдвоем заперлись в occultum
[48].
— Только вдвоем?
— Мэтр мэтров, — усмехнулся моравец, — экстравагантен и в
этом. Больше всего почитает деликатность. Даже если это очень близко к
бестактности, чтобы не сказать — издевке. Старый знахарь у нас здесь, зараза
его возьми, оказался в качестве гостя. Мне это не мешает, я чихал на это,
Бездиховский выше этого, но Фраундинст, Теггендорф, Телесма... Аккуратно
говоря, взбесились. И от всего сердца желают Акслебену поражения. Мне кажется,
их пожелание исполнится.
— То есть?
— Он совершает ту же ошибку, что и мы в Трех Королях.
Помнишь, Рейнмар?
— Помню.
— Посему поспешим. Сюда, пан Шарлей.