– Стшегом… осажден… Гуситы…
– Знаю. Не шевелись.
– Я тебя… – выдохнул армигер. – Я тебя,
кажется, знаю…
– Мне, представь себе, твоя рожа тоже кажется знакомой.
– Я Вилкош Линденау… Оруженосец рыцаря Борсхница,
упокой, Господи, его душу… Турнир в Зембицах… Я вел тебя в башню… Ведь ты… Ты
же Рейнмар из Белявы… Ведь так?
– Ага.
– Ты ведь… – глаза армигера изумленно
расширились. – Господи Иисусе… Ты ведь…
– Проклят в доме и во дворе? Согласен. Теперь заболит.
Армигер сжал зубы. В самый раз.
* * *
Рейневан вел коня. Скорчившийся в седле Вилкош Линденау охал
и постанывал.
За холмом и лесом была дорога, недалеко от нее обгоревшие
руины, остатки до основания разрушенных домов, в которых Рейневан с трудом
распознал бывший кармель, монастырь ордена Beatissimae Virginis Mariae de Monte
Carmeli, служащий когда-то домом демеритов, местом уединения и наказания оступившихся
священников. А дальше был уже Стшегом. Осажденный.
Осаждающая Стшегом армия была многочисленной, Рейневан с
первого взгляда оценил ее на добрые пять-шесть тысяч человек. Таким образом,
подтверждались слухи, что Сиротки получили подмогу из Моравии. В декабре
прошлого года Ян Краловец вел на силезский рейд почти четыре тысячи бойцов, с
пропорциональным числом боевых колесниц и артиллерии. Колесниц в наличии было
около пятисот. Что касается артиллерии, то собственно именно сейчас ей
представился случай себя показать. Каких-то десять бомбард
[7]
и
мортир
[8]
пальнули с грохотом, заволакивая дымом батарею и
подступы. Каменные ядра со свистом полетели в город, врезаясь в стены и дома.
Рейневан видел, во что попали снаряды, видел, во что целились. Под обстрел
попали Башня Клюва и башня над Свидницкими воротами, главные оборонительные
бастионы с юга и востока, а также богатые каменные дома на рынке и приходская
церковь. Ян Краловец из Градка был опытным предводителем, знал на ком
отвязываться и чье имение рушить. О том, как долго город оборонялся, решали
обычно настроения среди городской аристократии и духовенства.
В принципе после залпа можно было ожидать штурма, но ничто
на это не указывало. Дежурные части производили из окопов обстрел из арбалетов,
гаковниц и тарасниц, но остальные Сиротки предавались безделью возле
привалочных костров и кухонных котлов. Не наблюдалось никакой усиленной
активности также в окрестностях шатров штаба, над которыми лениво развевались
знамена с Чашей и Пеликаном.
Рейневан направил коня в направлении собственно штаба.
Сиротки, возле которых они проезжали, равнодушно сопровождали их взглядом,
никто их не задержал, никто не окрикнул и не спросил, кто они. Сиротки могли
узнать Рейневана, ибо многие его знали. А может, им просто было всё равно.
– Голову мне здесь снесут… – забормотал с седла
Линденау. – На мечах разнесут… Еретики… Гуситы… Черти…
– Ничего тебе не сделают, – сам себя убеждал
Рейневан, видя приближающийся к нему патруль, вооруженный рогатинами и
гизармами. Но для верности говори: «Чехи». Vitáme vas, bratři! Я
Рейнмар Белява, узнаете? Врач нам нужен! Felčar! Пожалуйста, позовите
фельдшера!
Когда Рейневан появился в штабе, его с места обнял и
расцеловал Бразда из Клинштейна. После него начали трясти ему руку и хлопать по
плечах Ян Колда из Жампаха, братья Матей и Ян Салавы из Липы, Пётр Поляк, Вилем
Еник и другие, которых Рейневан не знал. Ян Краловец из Градка, гейтман Сироток
и командующий походом, не дал выхода никаким чрезмерным чувствам. И не казался
удивленным.
– Рейневан, – приветствовал он достаточно
холодно. – Смотрите, смотрите. Рады видеть блудного сына. Я знал, что ты к
нам вернешься.
– Пришло время кончать, – промолвил Ян Краловец из
Градка.
Они обошли с Рейневаном линии и позиции. Были одни. Краловец
хотел, чтобы они были одни. Он не был уверен, от кого и с чем Рейневан прибыл,
ожидал секретных посланий, предназначенных исключительно для его ушей. Узнав,
что Рейневан ничьим посыльным не является и никаких посланий не принес,
нахмурился.
– Пришло время кончать, – повторил он, входя в
окоп и проверяя ладонью температуру ствола бомбарды, охлаждаемой сыромятной
шкурой. Смотрел на стены и башни Стшегома. А Рейневан все посматривал на руины
разрушенного кармеля. На место, где – целую вечность тому назад – впервые
встретил Шарлея. Целую вечность, подумал он. Четыре года.
– Пора кончать, – голос Краловца вырвал его из
раздумий и воспоминаний. – Самое время. Мы свое сделали. Хватило нам
декабря и января чтобы захватить и одолеть Душники, Быстшицы, Зембицы, Стшелин,
Немчу, цистерцианский монастырь в Генриково, да плюс множество городков и сел.
Преподнесли мы немцам науку, запомнят нас надолго. Но уже прошла масленица, уже
начался Великий пост, елки-палки, девятый день февраля. Мы воюем, считай, уже
более двух месяцев, причем зимних месяцев. Промаршировали, пожалуй, сорок миль.
Тянем за собой телеги, тяжелые от трофеев, гоним стада коров. А дисциплина
падает, люди устали. Оказала сопротивление нам Свидница, под которой мы стояли
целых пять дней. Скажу тебе правду, Рейневан: у нас не было сил на штурм.
Гремели пушками, бросали огонь на крыши, пугали, а вдруг свидничане сдадутся
или хотя бы захотят вести переговоры, пожеговые выплатить. Но пан Колдиц не
испугался, а нам пришлось уйти оттуда ни с чем. Полностью. Домой. Ибо время.
Как ты считаешь?
– Я ничего не считаю. Ты тут командуешь.
– Командую, командую, – гейтман резко
отвернулся. – Войском, мораль которого катится к чертям собачьим. А ты,
Рейневан, пожимаешь плечами и ничего не считаешь. А что делаешь? Спасаешь
раненного немца? Паписта? Привозишь, отдаешь лечить нашему фельдшеру. Оказываешь
милосердие врагу? У всех на глазах? Дорезал бы его в лесу, мать твою!
– Не думаю, что ты всерьез это говоришь.
– Я поклялся… – проворчал сквозь зубы
Краловец. – После Олавы. Дал себе слово, что после Олавы никому не будет
милости. Никому.
– Мы не можем перестать быть людьми.
– Людьми? – У гейтмана Сироток едва пена не
появилась на губах. – Людьми? А ты знаешь, что случилось в Олаве? В ночь
перед святым Антонием? Если бы ты там был, если бы видел…
– Я был там. И видел.
Глядя в удивленные глаза гейтмана, Рейневан без эмоций
повторил: