– Я знала! – крикнула осипшим, сорванным от плача
голосом Гризельда, уставившись на Рейневана взглядом, которого не постыдился бы
и василиск. – Знала, едва тебя увидела, негодяй! Это из-за тебя. Из-за
твоих грешков и делишек!
– Второй фон Беляу. – Вальпот Дер с ехидством
подчеркнул титул «фон». – Тоже благородный. Только для разнообразия – знаток
пиявок и клистиров…
– Негодяй! Негодяй! – все громче кричала
Гризельда. – Кто бы ни были убийцы отца этих детей, они по твоему следу
прибыли. Одно только несчастье из-за тебя. Завсегда брату от тебя один только
стыд да позор. И заботы. Ты чего сюда заявился? Наследством запахло, ворон?
Убирайся! Убирайся вон из моего дома!
Рейневан с величайшим трудом усмирил дрожащие руки. Но не
произнес ни слова. Он аж кипел внутренне от бешенства и негодования и еле
сдерживался, чтобы не бросить всей этой Деровой кодле в лицо все, что думает об
их семейке, которая могла разыгрывать из себя господ только благодаря деньгам
Петерлина, которые им приносила валяльня. Но сдержался. Петерлин был мертв.
Лежал убитый, с венгерскими дукатами на глазах, в светлице собственного дома в
поселке, в окружении коптящих свечей, на настиле, покрытом красным сукном.
Петерлин был мертв. Совершенно неуместны, отвратительны были ругательства и
обвинения здесь, рядом с его телом, отвратительна была сама мысль об этом.
Кроме того, Рейневан боялся, что стоит только ему открыть рот и он разрыдается.
Он вышел, не проронив ни слова.
Траур и подавленность висели над всем бальбиновским
поселком. Было пусто и тихо. Слуги куда-то скрылись, понимая, что скорбящим
родственникам не следует попадаться на глаза. Не лаяли даже собаки. Их вообще
не было видно. Кроме…
Он протер все еще залитые слезами глаза. Сидящий между
конюшней и баней черный британ не был привидением. И исчезать не собирался.
Рейневан быстро пересек двор, вошел в сарай со стороны
тележной. Прошел вдоль корыта для коров – постройка была одновременно и
конюшней, и хлевом, – дошел до перегородок для лошадей. В углу выгородки,
которую сейчас занимала лошадь Петерлина, сидел на корточках среди
развороченной соломы и ковырял ножом глинобитный пол Урбан Горн.
– Того, что ты ищешь, здесь нет, – сказал
Рейневан, удивляясь собственному спокойствию. Походило на то, что своими
словами он не захватил Горна врасплох. Тот, поднимаясь, смотрел Рейневану в
глаза.
– Правда?
– Правда. – Рейневан вытащил из кармана
недогоревший кусочек листа, небрежно бросил его на глинобитный пол.
Горн по-прежнему не вставал.
– Кто убил Петерлина? – шагнул к нему
Рейневан. – Кунц Аулок и его банда по приказу Стерчей? Господина Барта из
Карчина тоже прикончили они? Что тебя с ними связывает, Горн? Зачем ты явился
сюда, в Бальбиново, спустя едва полдня после смерти моего брата? Откуда знаешь
о его тайнике? Зачем ищешь в нем документы, сгоревшие в Повоёвицах? И что это были
за документы?
– Беги отсюда, Рейнмар, – сказал Урбан Горн,
растягивая слова. – Беги отсюда, если тебе жизнь дорога. Не жди даже, пока
похоронят брата.
– Сначала ты ответишь мне на вопрос. Начни с самого
главного: что связывает тебя с этим убийством? Что связывает с Кунцем Аулоком?
Не вздумай лгать!
– И не подумаю, – ответил Горн, не опуская
глаз, – ни лгать, ни отвечать. Для твоего же блага, кстати. Возможно, тебя
это удивит, но такова истина.
– Я заставлю тебя отвечать, – сказал Рейневан,
делая шаг вперед и извлекая кинжал. – Я заставлю тебя, Горн. Если
понадобится – силой.
О том, что Горн свистнул, свидетельствовало только то, что
он сложил губы. Звук слышен не был. Но только Рейневану. Потому что в следующий
момент что-то с чудовищной силой ударило его в грудь.
Он рухнул на пол. Придавленный тяжестью, открыл глаза только
для того, чтобы увидеть у самого носа оскал черного британа Вельзевула. Слюна
собаки капала ему на лицо, запах вызывал тошноту. Зловещее горловое урчание
парализовало страхом. В поле зрения появился Урбан Горн, прячущий за пазуху
обгоревшую бумагу.
– Ни к чему ты меня не можешь принудить, парень. –
Горн поправил на голове шаперон. – Ты просто выслушаешь то, что я скажу по
доброй воле. Более того – по доброте. Вельзевул, не шевелиться.
Вельзевул не пошевелился, хотя видно было, что желание
шевелиться у него было велико.
– По доброте, – повторил Горн, – я тебе
советую, Рейневан: беги. Исчезни! Послушай совета каноника Беесса, а я голову
дам на отсечение, что он тебе кое-что посоветовал, порекомендовал, как
выпутаться из положения, в которое ты вляпался. Не отмахивайся, парень, от
указаний и советов таких людей, как каноник Беесс. Вельзевул, не двигаться. А
что касается твоего брата, – продолжал Урбан Горн, – мне ужасно
неприятно. Ты даже понятия не имеешь как. Ну, бывай. И береги себя.
Когда Рейневан открыл глаза, зажмуренные перед почти
касающейся лица мордой Вельзевула, в конюшне уже не было ни собаки, ни Горна.
Притулившийся у могилы брата Рейневан корчился и трясся от
страха, сыпал вокруг себя соль, смешанную с пеплом орешника, и дрожащим голосом
твердил заклинание. Все меньше веря в его силу.
Wirfe saltce, wirfe saltce
Non timebis a timore nocturno
Ni mori, ni gościa z ciemności
Ani demona.
Wirfe saltce.
[141]
Чудовища клубились и буйствовали во мраке.
Хоть и понимал, что рискует и теряет время, тем не менее он
дождался похорон брата. Не дал, несмотря на потуги невестки и ее родни,
отговорить себя провести ночь рядом с упокоившимся, принял участие в
заупокойной службе, выслушал мессу. Стоял рядом со всеми, когда в присутствии
рыдающей Гризельды, плебана и немногочисленной похоронной процессии Петерлина
опустили в могилу на кладбище за стародавним вонвольницким храмом. И только
тогда уехал. То есть сделал вид, будто уехал.
Когда опустилась ночь, Рейневан поспешил на кладбище. Уложил
на свежей могиле волшебные предметы, набранные – о диво – без особых
сложностей. Самая старая часть вонвольницкого акрополя прилегала к вымытому
речкой яру. Земля там немного осыпалась, поэтому доступ к древним захоронениям
трудностей не составил. В магический арсенал Рейневана вошли даже гвоздь из
гроба и фаланга трупа.