И ехал он отнюдь не туда, куда велел каноник. Не по главному
тракту на запад, через Дубовые горы, вдоль южного подножия Радуни к Свиднице и
Стжегому. Совершенно вопреки категорическому запрету, повернувшись к массиву
Радуни и Слёнзе спиной, Рейневан ехал на юг, вверх по Олаве, по дороге, ведущей
в Генрикову и Зембице.
Он выпрямился в седле, ловя ноздрями очередные милые
ароматы, приносимые ветром. Пели птички, пригревало солнышко. Ах, как же
прекрасен мир. Рейневана так и подмывало закричать от радости.
Прекрасная Адель, Гельфрадова жена – о чем сказал ему отец
Фелициан в обмен за весящий около тридцати грошей кошель, – хоть, казалось
бы, и удерживаемая швагером Стерней в лиготском монастыре цистерцианок,
ухитрилась сбежать и обмануть погоню. Сбежала в Зембицы, чтобы там затаиться в
монастыре кларисок. Правда, рассказывал попик, вылизывая кастрюлю, –
правда, зембицкий князь Ян, узнав об этом, строго приказал монашенкам выдать
жену своего вассала. И посадил ее под домашний арест до выяснения проблемы
предполагаемого мужеложства. Но – тут отец Фелициан крепко и кисло отрыгнул –
хоть грех требует наказания, женщина в Зембицах находится в безопасности, со
стороны Стерчей ей уже не грозят ни самосуд, ни самоуправство. Князь Ян – тут
отец Фелициан высморкался – однозначно предостерег Апеча Стерчу и даже на
допросе пальцем ему погрозил. Нет, Стерчи уже не смогут сделать невестке ничего
плохого… Не в силах.
Рейневан направил гнедого через желтый от коровяка и фиолетовый
от люпина луг. Ему хотелось смеяться и кричать от радости. Адель, его Адель
показала Стерчам кукиш, выставила их дураками и растяпами. Они-то думали, что
обложили ее в Лиготе, а она – шмыг! И только ее и видели. Ах как, наверное,
кипятился Виттих, как ругался и изрыгал бессильные проклятия Морольд, как чуть
было не захлебнулся кровью Вольфгер! А Адель галопом, ночью, на сивой кобыле с
развевающейся косой…
«Впрочем, – спохватился Рейневан, – у Адели нет
косы. Надо взять себя в руки, – подумал он трезво, подгоняя
жеребчика. – Ведь Николетта, амазонка со светлой, как солома, косой, не
значит для меня ничего. Конечно, она спасла меня от погони, отвела
преследователей, за это я при случае отблагодарю ее. Господи, к ногам паду. Но
люблю я Адель, и только Адель. Адель – владычица моего сердца и моих мыслей, я
думаю только об Адели, мне вообще нет дела ни до той светлой косы, ни до того
голубого взгляда из-под собольей шапочки, ни до тех малиновых уст, ни до тех
соблазнительных бедрышек, охватывающих бока сивой кобылы…
Я люблю Адель. Адель, от которой меня отделяют всего-навсего
три мили. Если пустить коня галопом, я попаду к зембицким воротам еще до того,
как пробьет полдень.
Спокойно, спокойно. Не горячиться. Сначала, поскольку это по
пути, надо воспользоваться оказией и навестить брата. Когда освобожу Адель из
княжеских застенков в Зембицах, мы вместе убежим в Чехию или Венгрию. И
Петерлина я могу уже никогда не увидеть. Необходимо попрощаться с ним,
объяснить. Попросить братского благословения».
Каноник Отто запретил. Каноник Отто приказал – чтобы
по-волчьи, ни в коем случае не по людным тропинкам. Каноник Отто предупредил,
что погоня может поджидать в районе Петерлинова хозяйства.
Но Рейневан и тут знал, как поступать.
В Олаву впадал приток, речка, скорее даже ручей, бегущий в
камышах, едва видимый под балдахином ольх. Рейневан двинулся вверх по нему. Он
знал дорогу. Дорогу, которая вела не в Бальбинов, где Петерлин жил, а в
Повоёвицы, где он работал.
Первый сигнал, что до Повоёвиц уже недалеко, подал через
некоторое время именно тот ручеек, по берегу которого Рейневан двигался. От
ручейка пошел запах, вначале слабый, потом все более ядреный, наконец просто
ужасный. Одновременно изменился цвет воды, причем радикально – она стала
красно-коричневой. Рейневан выехал из леса и уже издалека увидел причину этого
– огромные деревянные стояки сушильни, с которых свисали покрашенные куски
полотна и штуки сукна. Все перебивал красный цвет, о котором уже поведал
ручеек, но были также ткани голубые, темно-синие и зеленые.
Рейневан знал эти цвета, которые теперь уже больше говорили
о Петре фон Беляу, нежели тинктуры
[136]
родового герба.
Впрочем, в этом была определенная, хоть и небольшая часть его собственного
участия – он помогал брату получать красители. Причиной глубокого, живого
пурпура окрашенного у Петерлина сукна и полотен была секретная композиция из
алькермеса, румянки и марены. Все оттенки синего Петерлин получал, смешивая сок
черники с вайдой, причем вайду – как редко встречающуюся в Силезии – он
выращивал сам. Вайда, смешанная с шафраном, давала прекрасную яркую зелень.
Ветер подул в сторону Рейневана и принес с собой такой
«аромат», от которого начали слезиться глаза и сворачиваться волоски в ноздрях.
Красители, отбеливатели, щелочи, кислоты, сода, глиноземы, пепел и жиры были
исключительно пахучи. Не слабо воняла также протухшая сыворотка, в которой –
следуя фламандской рецептуре – замачивали полотна на последней стадии процесса
отбеливания. Однако все это не перебивало запаха используемого в Повоёвицах
основного средства – устоявшейся человеческой мочи. Мочи, которую в огромных
кадках выдерживали около двух недель, а потом обильно использовали в валяльнях
при сваливании сукна. Эффект был таким, что повоёвицкая сукновальня разом со
всей округой воняла мочой так, что хуже не придумаешь, а при благоприятных
ветрах вонь могла доходить до цистерцианского монастыря в Генрикове.
Рейневан ехал по берегу красной и воняющей, как выгребная
яма, речки. Он уже слышал сукновальню – непрекращающийся гул вращаемых водой
приводных колес, стук и скрип шестерен, скрежет рычагов; на все вскоре
наложился глубокий, сотрясающий грунт грохот – удары молотов, толкущих сукно в
ступах. Сукновальня Петерлина была предприятием современным, кроме нескольких
традиционных узлов с пестами, у нее были приводимые в движение водой молоты,
валявшие лучше, быстрее и ровнее. И громче.
Внизу над речкой, за дальними сушильнями и множеством ям
красильни, виднелись постройки, сараи и навесы валяльни. Там, как обычно,
стояли не меньше двадцати телег самого различного размера и конструкции.
Рейневан знал, что это были телеги поставщиков, привозящих сукно для
валяния, – Петерлин импортировал из Польши большое количество поташа и
тканей. Репутация Повоёвиц делала свое дело: сюда приезжали ткачи со всей
округи, из Немчи, Зембиц, Стшелина, Гродкова, даже Франкенштейна. Он видел
ткацких мастеров, толпящихся вокруг валяльни и наблюдающих за работой, слышал
их крики, пробивающиеся даже сквозь гул машин. Как обычно, они лаялись с валяльщиками
касательно способа укладки и переворачивания сукна в ступах. Среди них он
заметил нескольких монахов в белых рясах с черными ладанками, это тоже не было
новостью, Генриковский монастырь цистерцианцев изготовлял значительные
количества сукна и ходил у Петерлина в постоянных клиентах.