Поэтому у Прошки было время навещать приятеля… и вот однажды
он вбежал в каморку к выздоравливающему с круглыми, возбужденными глазами и
поскорее запер за собою дверь. Видно было что произошло нечто, повергшее
добродушного парня в сильнейшее возмущение, однако далеко не сразу решился он
заговорить. Дело и в самом деле огласки не терпело…
Связано оно было с новой должностью Прошки, которая состояла
в ежедневном обметании пыли с картин, которыми в изобилии были увешаны все залы
и коридоры господского дома. Теперь ежеутренне Прошка мотался по дому с
метелочкой из перьев и стремянкою: некоторые картины висели так высоко, что
просто так не достать. Ну а дважды в неделю предписано было ему протирать
особым составом золоченые рамы.
И вот как-то раз наш уборщик покачнулся на своей стремянке
и, чтобы не упасть (утопающие, как известно, за соломинку хватаются, а падающие
— за воздух!), надавил рукой на одно из полотен, висевшее в самом темном углу
коридора. Тотчас с картины отвис маленький кусочек холста, на котором была
изображена полная луна, повисшая над какими-то романтическими развалинами.
Перепуганный до смерти Прошка попытался приладить на место
лоскуток, однако, вглядевшись в “обратную сторону луны”, обнаружил, что
картиной прикрыто маленькое отверстие в стене, называемое “глазок”. Поскольку
ни от кого из прислуги Прошка ранее ни о каких секретных отверстиях не слыхал,
выходило, что даже это вездесущее племя ни о чем таком знать не знало и ведать
не ведало. Конечно, пронырливый парень не упустил случая в “глазок” сей
поглядеть и увидал такое…
— Да что ж ты увидал-то?! — наконец воскликнул Алексей,
выведенный из терпения Прошкиными гримасами и недомолвками, но получил ответ не
тотчас, а лишь после того, как приятель с жутким выражением огляделся и
прошептал, задыхаясь:
— Видал отца Флориана в покоях княгини! Поскольку Алексей у
Каразиных уже несколько обжился, он знал, что отцом Флорианом кличут того
самого пригожего французского аббатика, который повадился беседовать с княгиней
Eudoxy о канонах католической веры. К его ежедневным визитам в доме не то что
привыкли, но воспринимали как неизбежное зло: чем бы злонравная княгиня ни
тешилась, лишь бы не лютовала. Однако у Прошки было такое лицо, словно он видел
самого Вельзевула со всею адскою свитою.
— Ну и что? — пожал плечами Алексей.
— Как что?! — шепотом возопил Прошка. — Мессу они там
служили! И это средь бела дня!
— Сколь мне ведомо, мессы и служат средь бела дня, такое
бывает, а теперь парень спохватился — и на попятный. Как бы проверить? Да
очень-просто!
— Вот что, дружище, — решительно сказал Алексей. — Ты прав:
не холопье это дело — в господские дрязги встревать. Однако же позволить нашего
князя дурачить какому-то шаркуну латинскому
[34] мы тоже позволить не можем.
Кажется, я придумал, как ему глаза открыть, только сначала я сам, своими
глазами должен сие непотребство увидать.
Расчет был прост: если Прошка наплел про свою ненавистную
барыню семь верст до небес, он непременно сыщет предлог отказать Алексею. И наш
герой был приятно удивлен, когда “братка” вдруг отчаянно махнул рукой:
— Лады! Только Флориашка на порог — я тебе дам знать.
Поймешь, что я не вру. А там — там уж ты сам решай, как и что сказать барину и
говорить ли вообще. Только я тебе в сем деле не помощник. А то знаешь, как
хохлы говорят: паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Так что хотите —
деритесь, хотите — миритесь, а мое дело — сторона!
На том и порешили.
Январь 1801 года.
Французы чрезвычайно болезненно относились к тому, что их
влияние в Индии уменьшалось пропорционально тому, как росло там, влияние
англичан. Бонапарт давно помышлял о мощной захватнической экспедиции на юг, и
лучшего союзника, чем. Россия, для этого трудно было сыскать.
Однако даже Первый консул с его склонностью к мгновенным
решениям понимал, что дело требует тщательной подготовки.
Малороссияне сказали бы: “Це треба розжуваты”. Но русский
император не желал ничего “жуваты”. Искать логику в его решениях было
бессмысленно. Вчера он фанатично ненавидел Наполеона — сегодня воспылал к нему
фанатичной привязанностью. И готов был на все, чтобы эту привязанность
доказать! В Париже в конце февраля Бонапарт еще будет собирать сведения,
справляться с картами, производить расчеты; в Петербурге 12 января Павел уже
отправил атаману войска Донского генералу от кавалерии Орлову два рескрипта.
Никто ничего не знал, ни с кем дело не обсуждалось. Только
граф Христофор Ливен, двадцатипятилетний военный министр, лично писал под
царскую диктовку приказы, от которых у него самого волосы вставали на голове
дыбом. Курьер в самом кабинете государя получил запечатанные конверты для
отвоза на Дон, и Павел строго-настрого, под страхом смерти, запретил Ливену
кому-либо сообщать о сделанных через него распоряжениях. Даже вездесущий Пален
ничего не знал.
На другой день после отправки рескриптов Ливен слег. Генерал-майор
Талызин, командир Преображенского полка, явился навестить своего старинного
приятеля и нашел его в горячке. Подобно огненным письменам “мене, текел,
фарес”, явившимся Валтасару, в бреду Христофору Александровичу виделись
бредовые слова рескриптов:
“Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском
на меня и на союзников моих — шведов и датчан. Я и готов их принять, но нужно
их самих атаковать, и там, где удар им может быть чувствительнее и где они
меньше ожидают. Заведения их в Индии самое лучшее для сего. От нас ходу до
Индии от Оренбурга месяца три, а всего месяца четыре. Поручаю всю эту
экспедицию вам и войску вашему, Василий Петрович
[35]. Соберитесь вы с оным и
выступите в поход к Оренбургу, откуда любой из трех дорог или всеми пойдите, и
с артиллерией, прямо через Бухарин) и Хиву на реку Индус и на заведения
английские, по ней Лежащие.
Войска, того края их такого же рода, как ваши, и так, имея
артиллерию, вы имеете полный авантаж. Приготовьте все к походу. Пошлите своих
лазутчиков приготовить и осмотреть дороги; все богатства Индии будут нам за сию
экспедицию наградою. Соберите войско к задним станицам и тогда уведомьте меня,
ожидайте повеления идти к Оренбургу, куда пришел, опять ожидайте другого — идти
далее. Таково предприятие увенчает вас всех славою, заслужит, по мере заслуги,
мое особое благоволение, приобретет богатство и Торговлю и поразит неприятеля в
его сердце. Здесь прилагаю карты, сколько у меня их есть. Бог вас благослови.
Есмь ваш благосклонный Павел.