Это сводящее с ума воспоминание едва не убило Алексея
насмерть.
Скарятин внезапно сделал такую стремительную фланконаду с
боковым нападением, что Алексей суетливо отшатнулся, запутался в ногах — и
неловко завалился на спину, выставляя над собою шпагу, на которую… о господи
Иисусе! — на которую вдруг натолкнулся не удержавшийся в резком выпаде
противник.
Какой-то миг Алексей держал тяжесть его тела на выгнувшемся
от напряжения клинке, потом рука его начала опускаться, но в этот миг Скарятин
сделал нечеловеческое усилие и выпрямился — выдернул из себя острие, а точнее
сказать, сдернул себя с него.
Полусидя на коленях, Алексей таращился в его удивленное,
какое-то остановившееся лицо с приоткрытым влажным ртом.
Скарятин осторожно, мелко дышал, словно ему было слишком
больно вбирать воздух пробитой грудью. Он шагнул назад, опустил шпагу, пытаясь
опереться на нее, но клинок согнулся, и Скарятин грянулся наземь, не успев
отвернуть лицо и ударившись о булыжную мостовую.
Алексей, не в силах подняться, все так же полусидел на
коленях и смотрел на него, редко, медленно моргая.
Вообще все вокруг сделалось вдруг каким-то медлительным: и
подергивания тела, простертого на земле, и движения Огюста, который наклонился
над Скарятиным, перевернул его на спину, удовлетворенно кивнул —и зачем-то
начал разматывать его белый шарф, суетливо выдергивая концы его из-под рубахи.
“Может, Огюст его этим шарфом перевязать хочет? — с усилием
подумал Алексей. — Может быть, он еще жив?”
Но остановившийся взгляд желтых, навеки недоумевающих глаз
свидетельствовал обратное…
Из-за пазухи Скарятина выпал какой-то бумажный клочок, не
замеченный молодым французом, понесся по ветру прямиком на Алексея, и тот с
вялым испугом отстранился, глядя, как спешат по пустырю Жан-Поль и заботливо
поддерживаемая им мадам Шевалье.
“Они-то откуда взялись?” — удивился Алексей, вдруг ощутив,
что дышит так же мелко, осторожно, как дышал умирающий Скарятин.
С отвращением сглотнул кислую слюну. Его мутило, видеть
окружающий мир больше не стало сил, лег на бок, подтянув к животу коленки, и
закрыл глаза.
— Что с ним? — послышался над головой равнодушный женский
голос, и Алексей с трудом узнал всегда выразительные модуляции мадам Шевалье.
— Неужели тоже ранен?
— Вроде нет, — без особой уверенности, однако и без особого
беспокойства — отозвался Огюст.
— Скорее так, головокружение от внезапной победы. Но возьми
же шарф, Луиза.
— Давай, скорее, скорее! — жадно воскликнула она. — О, этот
шарф!
— Голос ее задрожал и пресекся.
Алексей, которому от прикосновения студеных булыжников
немного полегчало, чуть повернул голову и прояснившимся взором посмотрел на
мадам Шевалье, которая, упав на колени, жадно комкала шарф Скарятина и
прижимала его к лицу.
Черты ее были искажены почти экстатическим возбуждением,
глаза туманились, губы шевелились, что-то шепча.
На лице Огюста и Жан-Поля был написан такой же восторг.
Алексей не поверил своим глазам. Потом вслушался в
захлебывающийся шепот — и не поверил ушам.
— Государь… о мой император! — бормотала мадам Шевалье.
“Кто-то здесь сошел с ума, — спокойно, словно был совершенно
случайным зрителем, подумал Алексей. — Может быть, я. Может быть, они. А скорее
всего мы все скопом”.
Словно услышав его мысли, мадам Шевалье взглянула на него и
пронзительно засмеялась:
— Ты думаешь, я сошла с ума? Наверное, да — от восторга.
С`est excellent! — Ведь ты убил, ты убил это кровавое
чудовище!
Уже второй из того страшного списка палачей пал от твоей
руки.
Сначала — Талызин. Теперь — Скарятин. Капитан Скарятин!
О, Алексис, тебе только кажется, что этот шарф — белый. На
самом деле он обагрен кровью, потому что этим шарфом 11 марта сего года капитан
ЯКОВ Скарятин задушил… задушил императора Павла.
Голос ее сорвался. Она снова уткнулась лицом в шарф и
безвольно подчинилась рукам Жан— Поля и Огюста, которые с двух сторон
приподняли ее, помогли встать на ноги и осторожно повели по пустырю.
Через пару шагов Огюст обернулся и деловито сказал Алексею:
— Чего валяешься? Вставай. На камнях лежать — для здоровья
не полезно. Да и народу сейчас набежит. Вон, обедня кончилась.
И в самом деле — со всех сторон раздался вдруг звон
колоколов, возвещавший, что во всех петушиных соборах закончились службы.
Этот звон заставил Алексея завозиться, приподняться на
колени. Но он еще никак не мог совладать с закружившейся головой и замер на
четвереньках.
Порыв ветерка остудил его горящий лоб и принес какую-то
свернутую бумажонку. Алексей вспомнил клочок, выпавший из-за ворота
скарятинской рубахи, и подобрал бумажку вялыми пальцами.
Она была исписана наклонным острым почерком.
“Рыцарь-убийца”, — бросилось в глаза. Алексей вгляделся
внимательнее.
“…Дама сия всюду таскает за собою молодого человека, никому
не известного ничем, даже именем, кроме своего прозвища — Рыцарь-убийца” ходят
слухи, что он по уши влюблен в мадам Ш. и спуску не дает никому, кто осмелится
бросить в ее сторону мало-мальски косой взгляд. Молва гласит, что он буквально
на днях убил в Петербурге на дуэли небезызвестного генерала Т.”
Алексей содрогнулся и крепко стиснул записку в кулаке.
Почти невероятным усилием он заставил себя встать и, с
трудом сохраняя равновесие, уставился вслед удаляющейся троице французов,
отчего-то наверняка зная, что видит их в последний раз в своей такой короткой и
при этом уже несусветно запутанной жизни — такой же скомканной, как эта роковая
записка.
Июль 1798 года.
“Великим магистром?! Полно, да не ослышался ли я? Неужели я
буду гроссмейстером Мальтийского ордена?!”
Павел даже покачнулся. Никогда не испытывал он такого
восторга, как в это мгновение: даже когда столь долго чаемая корона Российской
империи была возложена на его лысоватую голову.