– Сколько хочу? – старичок неожиданно расхохотался
басом. – Я, конечно, нисколько не хочу. А вот сколько буду… Положим,
тысячу в неделю. Вас устраивает?
Катя секунду подумала и кивнула. «Тысяча в неделю! Еще бы
меня не устраивало!»
– Вот и отлично. Жду вас завтра, милая…
– Катя.
– Милая Катерина, в восьмидесятой квартире. Восьмой
этаж. А подъезд ваш, разумеется. Я тоже там живу.
Он хихикнул, сделал прощальный жест рукой и, подхватив
йорка, направился к дому.
Днем, доставив очередной заказ, Катя позвонила маме и
вдохновенно наврала, что они с Артуром нашли в Москве институт, в который можно
перевестись из ее собственного, ростовского. Мама удивлялась, ахала, не верила,
но в конце концов дочь убедила ее.
– Ты там поосторожнее, в Москве-то, – попросила
мать. – Как ты там? Так быстро уехала, звонишь раз в неделю…
– Мамочка, так дорого же! А тут столько всего
интересного! Мне здесь очень нравится!
– Ну слава богу. Все, Катюша, деньги экономь. Звони
сама! Целую.
– Целую, – повторила девушка в трубку, из которой
уже неслись гудки.
Быстро идя по переходу метро, в котором под ногами хлюпала
грязь, Катя повторяла про себя, как мантру: «Мне здесь очень нравится. Мне
здесь очень нравится». Вокруг нее быстро шли серые люди, и лица идущих
навстречу были такими же мрачными, как у тех, кому только предстояло спуститься
в подземку.
Катю толкнули в плечо, и она выронила сумку. Клапан
раскрылся, изнутри вывалились записная книжка, расческа, пакетик с остатками
орешков и сухофруктов, ключи, еще что-то… Ахнув, Катя присела на корточки и
принялась выуживать из грязного месива свои вещи. Мир вокруг нее теперь состоял
из одних ног – некоторые огибали ее, некоторые не давали себе труда изменить
маршрут. Кто-то прошелся по ее сумке, кто-то случайным движением ноги отшвырнул
кошелек к стене…
– Да смотрите же вы, куда идете! – не выдержала
Катя.
На нее никто не обратил внимания. Толпа двигалась в том же
темпе, и Катя только пару раз поймала на себе брошенные вскользь безразличные
взгляды. Собрав, наконец, все вещи и перепачкав куртку и джинсы, Катя отошла в
сторону, сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Что за мерзкий, равнодушный город!
Что за отвратительные, равнодушные люди!
Проходящий мимо пожилой человек с удивлением взглянул на красивую
темноволосую девушку, сжимавшую в руках перепачканную сумку и бормотавшую себе
под нос:
– Я не стану такими, как вы. Я никогда не стану такими,
как вы.
Диана Арутюновна потушила сигарету, открыла форточку. «Пусть
проветрится. Катька придет, опять начнет нос морщить, а от нее слишком многое
зависит, чтобы сердить девчонку по пустякам. Достаточно Седы – и так, бедная,
еле сдерживает раздражение».
Диана Арутюновна тяжело вздохнула – она могла понять дочь,
вынужденную сидеть взаперти целыми днями. Выехать никуда нельзя, прогуляться
нельзя. Седа, правда, от безделья особенно не страдает, целыми днями волосы
расчесывает да распевает или с братом болтает. Вот Артуру их добровольное
заключение куда больше в тягость, но он парень взрослый, понимает: сам виноват,
самому и расхлебывать.
– Ничего, ничего, – себе под нос пробормотала
женщина. – Не так много времени нужно, а пока Тигран что-нибудь придумает.
Из окна она увидела группу подростков, стоявших возле
подъезда. Черные куртки, капюшоны на головах. Один из парней поднял голову
вверх, и она увидела неприятное лицо – с глазами, глубоко сидящими под
надбровными дугами, кривым тонкогубым ртом. Подросток сплюнул, и Диана
Арутюновна поспешно пряталась за занавеску.
«Слишком часто они стали здесь собираться. Хорошо, что Артур
не выходит из дома».
«А Катерина?» – спросила ее собственная совесть.
«А что Катерина? Она русская, выкрутится, если пристанут.
Убежит в крайнем случае».
Успокоенная этим соображением, совесть Дианы Арутюновны
затихла.
Со следующего дня, а точнее, утра, Катя начала гулять с
йоркширским терьером Антуанеттой, а попросту – Тонькой. Она специально зашла к
хозяину собачонки пораньше, чтобы получить инструктаж, но старик тут же
выпроводил ее на прогулку. Зато двадцать пять минут спустя Катя получила
приглашение на чашку горячего кофе и с удовольствием приняла его. Заодно
познакомилась ближе со своим новым работодателем.
Олег Борисович Вотчин представился коллекционером-любителем.
Одевался он своеобразно: вельветовые брюки, коричневый замшевый пиджачок,
шелковый платок песочного цвета вокруг короткой шеи, на которой сидела
яйцеобразная голова. Лицо у Олега Борисовича было гладким, несмотря на
почтенный возраст («Мне ведь, Катерина, шестьдесят восемь лет не так давно
исполнилось»). Такой же гладкой была и блестящая лысина. Весь он напоминал
перележавший на солнце кабачок, который потемнел, словно его покрыл загар, и
нарастил толстую кожуру. «Кабачок в пиджачке», – подумала Катя, с
интересом наблюдая за Вотчиным.
Он был очень подвижен, быстро перемещался по квартире и
требовал, чтобы Катя ходила за ним со своей чашкой кофе. Катя охотно
согласилась и слушала Олега Борисовича, открыв рот. Таких квартир она никогда
не видела. На стенах висели картины – без всякого порядка, без подсветки, и
Вотчин то и дело хватал одну из них со стены, подносил к окну и что-то
показывал, горячо объяснял. Многочисленные полки были заставлены статуэтками,
расписными блюдцами и блюдами, шкатулками, фигурками необычных зверей и птиц… В
одной комнате вся стена была увешана иконами в темных окладах, и Катя,
приглядевшись, поняла, что иконы очень старые.
– Откуда у вас это все, Олег Борисович? – спросила
она.
– Собирал, Катерина, долгие годы собирал! Я ведь
эксперт по реставрации памятников архитектуры периода… А впрочем, вам это
неинтересно.
– Что вы, как раз наоборот! Очень интересно!
Она взглянула на часы и спохватилась: пора выходить. Заметив
ее взгляд, старик понимающе закивал.
– Я вас совсем заболтал. Если завтра зайдете чуть
пораньше, покажу вам кое-что очень, очень интересное. Ручаюсь, многих вещей вы
не только никогда не видели, но даже и не представляли, что такие бывают.
Уже в дверях Катя вспомнила кое-что и обернулась.
– Олег Борисович, а вы не боитесь показывать мне вашу коллекцию?
Ведь вы меня совсем не знаете, только вчера встретили… И сразу предложили с
Антуанеттой гулять. А вдруг я мошенница? Недобросовестный человек?
Тот рассмеялся и пренебрежительно махнул рукой.
– Да что с того, что только вчера! У вас, деточка, все
на лице написано. Я, уж простите за нескромность, научился в людях разбираться
за целую жизнь. А если бы и не научился…
Он сделал эффектную паузу.