— Я, конечно, понимаю, — старикан в бежевом пальто
снова усмехнулся своей удивительно неприятной улыбкой, от которой у Барсукова
мороз пробежал по коже, — я, конечно, понимаю, что после вольготной жизни
на Марианниных харчах тебе на инженерскую или преподавательскую зарплату
прожить будет трудновато, и вообще работать ты разучился, но другие ведь как-то
живут. Короче, придется и тебе попробовать, если ты не хочешь ближе
познакомиться с Артуром. Артур, он, знаешь ли, любезный, человек на редкость
грубый. Он твою тонкую душу вряд ли поймет или оценит. Он как-то больше утюгом
или паяльником работать привык. — И мерзкий старик снова плотоядно
усмехнулся.
Семен Николаевич в ужасе переводил глаза со старого бандита
на молодого. Он не знал, кто из них страшнее. Никогда в жизни ему не
приходилось сталкиваться с такими ужасными людьми! «Вот она, расплата за
спокойную обеспеченную жизнь с Марианной! У Ани, конечно, не могло быть таких
страшных знакомых, ее круг — это ученые, умные интеллигентные люди, а Марианна
в процессе своего бизнеса якшалась со всякой швалью, с такими вот криминальными
типами. Разумеется, без этого она не могла бы делать деньги. За все надо
платить…»
— За все надо платить! — громко произнес старик,
словно прочитав мысли Барсукова. — И тебя, любезный, возмездие настигло
совершенно справедливо. Если бы не ты, Марианна была бы сейчас жива и
здорова!.., И денежки мои тоже…
— Что? — удивлению Барсукова не было
предела. — Какое я-то отношение имею к ее смерти?
— А ты будто не знаешь?
— Понятия не имею! — возмущенно отрезал Семен
Николаевич.
— А ты, любезный, значит, и представления не имеешь,
что Марианну-то зарезала твоя первая жена?
— Анна?! Быть этого не может! Она тихая, мягкая,
интеллигентная женщина!
— Была, — охотно согласился кашемировый мучитель и
резким движением загасил сигарету все в том же драгоценном фарфоровом
блюдечке, — была. Но болезнь, нищета и одиночество сделали ее совершенно
другим человеком. Хотя.., я лично не верю, что человек может так измениться.
Стало быть, такое в ней было всегда, и если бы ты, сволочь, сумел в ней это
разглядеть, сумел как-то разобраться со своими двумя бабами, то, возможно, все
бы могло кончиться по-другому. Твоя бывшая жена убила Марианну из мести. И,
между прочим, украла у нее деньги. Мои деньги. Те самые восемьдесят тысяч.
— Я вам не верю! — взвизгнул Барсуков.
— Не веришь? — Старик снова усмехнулся. — По
поводу того, что твоя первая жена убила Марианну, тебя очень скоро
проинформирует милиция. А вот по поводу денег… Про это милиции, разумеется,
неизвестно, но тут уж тебе, любезный, придется поверить на слово. Если,
конечно, не хочешь ближе познакомиться с Артуром.
Барсуков перевел взгляд затравленного животного на
широкоплечего головореза.
Жизнь кончена… Надежды нет… И самое страшное — ему абсолютно
не на кого было опереться.
— Так что не тяни, любезный, начинай продавать квартиру
и все эти цацки. Да смотри — не продешеви.
— Но куда же мне потом деться? — обреченно молвил
Барсуков. — Где мне жить?
И тут вперед вышел Артур и зачитал по бумажке:
— Молочникова Клавдия Федоровна, возраст — восемьдесят
один год, проживает в коммунальной квартире на улице Халтурина, по-новому — Миллионная,
дом десять. Комната четырнадцать метров, так что вполне может прописать своего
двоюродного племянника.
— Вот-вот, — поддакнуло бежевое пальто, — для
ухода за престарелой теткой тебя пропишут. А если что — я помогу, юристы
знакомые найдутся, уж ты не беспокойся.
После ухода визитеров Барсуков налил себе полстакана
неразбавленного виски, что было совершенно не в его правилах и с тоской
представил себе тети-Клавину коммуналку с десятью скандальными соседями и саму
тетю Клаву — вздорную неопрятную старуху, непрерывно курящую ядреный «беломор»
и хриплым прокуренным басом комментирующую политическую обстановку в стране.
Определенно, жизнь была кончена.
* * *
Надежда Лебедева не могла спокойно спать уже три ночи.
Во-первых, дело о «маньяке с розой» так глубоко запало ей в душу, что она
воспринимала его очень близко к сердцу и жаждала раскрыть его едва ли не
сильнее, чем сам капитан Гусев. Во-вторых, у нее разболелся зуб. Как всякий
нормальный человек, Надежда боялась зубных врачей. Это осталось у нее с советских
времен, когда бедные обыватели рядами маялись в коридоре, слыша из кабинета
стоны своих собратьев по несчастью и вдыхая запах горелой кости. Нервы у
Надежды Николаевны всегда были крепкими, но такие воспоминания кого хочешь
выведут из себя. Днем зуб утихал, и Надежда с облегчением о нем забывала, но
ночью он довольно сильно давал о себе знать.
Не в силах больше терпеть такое безобразие, Надежда здраво
рассудила, что до Нового года все равно нужно с зубом что-то делать, а то, по
народной примете, весь следующий год будешь зубами мучиться. Поэтому она зажала
в кулаке некоторое количество денег и позвонила в дверь к соседке Марии
Петровне с целью уговорить ту познакомить ее с печально знаменитым теперь в их
микрорайоне стоматологом Маргаритой Ивановной, той самой, которая нашла в
собственном подъезде убитую дворничиху Евдокию. Надежда решила воспользоваться
своим больным зубом и соединить, так сказать, приятное с полезным — полечить
зуб и разузнать кое-что про Евдокию.
— Ты что, Надя, сегодня такая грустная? —
спросила, открывая дверь, Мария Петровна, которая в их доме известна была
зоркими глазами и умением анализировать собственные наблюдения со скоростью
компьютера «Пентиум».
— Вот как раз поэтому к вам с просьбой, —
вздохнула Надежда. — Отведите меня к Маргарите Ивановне насчет зуба.
— С нашим удовольствием! — расцвела Мария
Петровна. — Сейчас прямо и пойдем, позвоню только. Ты не бойся, она доктор
хороший и берет недорого.
Маргарита Ивановна оказалась дома, очень обрадовалась и
пригласила к себе немедленно. Надежде она понравилась. Спокойная, такая
приветливая женщина, и не скажешь, что зубной врач. Мария Петровна удалилась, а
Маргарита Ивановна усадила Надежду в настоящее зубоврачебное кресло и занялась
своим непосредственным делом, причем, насколько могла судить Надежда, выполняла
его неплохо. Кроме всего прочего, Маргарита Ивановна развлекала Надежду
приятной беседой, а поскольку с открытым ртом Надежда могла только мычать и
кивать головой, то разговор велся в форме монолога.
— Очень на меня повлияла смерть Евдокии. То есть не
сама смерть, а то, что я ее обнаружила. Руки после этого неделю тряслись,
думала, что работать вообще не смогу.
Но время прошло, и успокоилась я, квалификацию не утеряла.
— Угу…
— Вот больше месяца прошло, все у нас утряслось. Теперь
спокойно людей принимаю, а то Евдокия мне все нервы истрепала.
И другие соседи теперь по ночам спят, никто их в шесть часов
не будит… Сплюньте.