Томас вдруг встал, подошел к девочке и обнял ее за плечи.
— Так как, мистер Аллейн, убили? — настаивала Пэнти.
— Лучше помолчи и не думай об этом, — сказал Аллейн. — Ты, часом, не проголодалась?
— Еще как.
— В таком случае попроси от моего имени Баркера, чтобы дал тебе чего-нибудь повкуснее, а потом накинь пальто и иди на улицу, там твои приятели домой возвращаются, может, встретишь. Вы не против, миссис Кентиш?
Полин только отмахнулась, и Аллейн повернулся к Кэролайн Эйбл.
— Отличная идея, — твердо сказала она.
Томас все еще не снимал ладоней с плеч девочки.
Аллейн подтолкнул ее к двери.
— Если мне не скажут, что с Соней, никуда не пойду, — объявила Пэнти.
— Ну ладно, ладно, малышка, она действительно умерла.
У него за спиной послышались сдавленные возгласы.
— Как Карабас?
— Нет! — с силой произнесла ее тетя Миллимент и добавила: — Полин, неужели ты не можешь привести в чувство своего ребенка?
— Их обоих больше нет, — сказал Аллейн. — А теперь помолчи и перестань думать об этом.
— Да я и не думаю, — фыркнула Пэнти. — Не так чтобы очень. Наверное, они на небе, а мама обещала мне купить котенка. Просто надо же знать, что и как.
Пэнти вышла из гостиной.
Аллейн обернулся и оказался лицом к лицу с Томасом.
Позади него он увидел Кэролайн Эйбл, склонившуюся над Миллимент, которая сидела, рыдая без слез, и Седрика, нервно кусающего ногти и оглядывающегося по сторонам.
— Извините, — пробормотала Миллимент, — это нервы. Благодарю вас, мисс Эйбл.
— Миссис Анкред, вы держались безукоризненно.
— О, Милли, Милли! — выдохнула Полин. — Даже ты! Даже ты со своим железным спокойствием!
— Ну хватит! — сердито пробормотал Седрик. — Меня просто тошнит от всего этого.
— Тебя тошнит. — Дездемона рассмеялась с театральной горечью. — В не столь трагических обстоятельствах это бы прозвучало смешно.
— Хватит, прошу вас всех, довольно. — Голос Томаса прозвучал властно и решительно, так что невнятный гул упреков и нетерпеливых возгласов сразу же утих. — Понимаю, все вы подавлены, — сказал он. — Так не только вы. И Кэролайн, и я тоже. Да и кто в таких обстоятельствах остался бы спокоен? Но нельзя уж настолько давать волю чувствам. Это раздражает окружающих, да и толку от этого никакого. Так что, боюсь, мне придется попросить вас немного помолчать и набраться сил, потому что я собираюсь сказать кое-что Аллейну. И если я прав, а он считает, что я прав, у всех начнется истерика, и вот тогда-то разыграется настоящая сцена. Но для начала мне надо убедиться.
Он помолчал, по-прежнему не сводя с Аллейна пристального взгляда, затем заговорил, и в его голосе, да и самой манере речи, Аллейн уловил эхо слов, сказанных Пэнти: «Просто надо же знать, что и как».
— Кэролайн только что сказала мне, — начал Томас, — что вы считаете, будто кто-то дал Соне лекарство, которое доктор Уизерс прописал детям. Она говорит, что пила с ней чай. На мой взгляд, отсюда следует, что кто-то должен позаботиться о Кэролайн, и этот кто-то — я, потому что мы собираемся пожениться. Полагаю, для всех вас это неожиданность, но так оно и есть, и, если никто не против, от комментариев можно воздержаться.
По-прежнему стоя спиной к потрясенным родственникам и выглядя одновременно смущенным и решительным, Томас вцепился в лацканы пиджака и продолжил:
— Вы говорили мне, что подозреваете, будто папа был отравлен тем же веществом, и, насколько я могу понять, считаете, что то же лицо повинно в смерти Сони. Что ж, есть некто, заказавший эту штуку для детей и не допустивший, чтобы она попала в руки Кэролайн, заказавший лекарство для папы, довольно основательно погрязший в долгах, тот, кому папа оставил приличную сумму денег и кто пил чай с Соней. Этого человека сейчас здесь нет, — закончил Томас, — и я хочу знать, где он и действительно ли он является убийцей. Это все.
Не успел Аллейн ответить, как послышался осторожный стук в дверь, и на пороге возник Томпсон.
— Вам звонят из Лондона, сэр, — обратился он к Аллейну. — Возьмете трубку?
Аллейн вышел из гостиной, оставив Томпсона на страже, а Анкредов — переваривать услышанное. Он прошел в небольшую переговорную в противоположном конце коридора и с удивлением убедился, что это Трой, — он думал, что звонят из Ярда.
— Я бы не стала докучать тебе просто так, но мне кажется, что это важно, — донесся с двадцатимильного расстояния голос Трой. — Позвонила сначала в Ярд, и там мне сказали, что ты в Анкретоне.
— Что-нибудь случилось?
— Нет-нет, здесь в порядке. Простоя вспомнила, что сэр Генри сказал мне в то утро. Ну, когда я увидела каракули на его зеркале.
— Умница. И что же это было?
— Оказывается, особенно его разозлило, что Пэнти — а он уверен, что это дело рук Пэнти, — смяла два важных документа, лежавших на туалетном столике. Он сказал, что если бы она была способна понять, что в них говорится, то убедилась бы, что они касаются ее самым непосредственным образом. Вот и все, собственно. Это имеет какое-нибудь значение?
— Да практически только это значение и имеет.
— Извини, Рори, что сразу не вспомнила.
— Тогда это ничего бы мне не сказало. Вернусь сегодня к вечеру. Я очень люблю тебя.
— Пока.
— Пока.
Аллейн вышел из переговорной в коридор, где поджидал его Фокс.
— Я тут немного пообщался с доктором, — сказал он. — Сейчас с ним Брим и наш малый. Я решил, что вы должны это знать, мистер Аллейн.
— Что именно?
— При обыске я обнаружил это в левом кармане его пиджака. — Фокс положил на стоявший в коридоре столик свой носовой платок и развернул его. Внутри оказалась небольшая бутылка с отворачивающейся крышкой. Она была почти пуста, лишь на самом дне оставалось немного бесцветной жидкости.
— Он клянется, что впервые видит это, — сказал Фокс, — но факт остается фактом: бутылка была у него в кармане.
Аллейн долго смотрел на маленький сосуд и наконец сказал:
— Ну вот, Фокс, все, по-моему, стало на свои места. Думаю, надо рискнуть.
— Попросить кое-кого явиться в Ярд?
— Да. И подержать кое-кого под присмотром, пока лаборатория не даст заключения. Но лично у меня, Фокс, нет никаких сомнений. Это уксусная кислота.
— Я буду только рад произвести арест, — угрюмо заявил Фокс. — Факт.
Аллейн не ответил, и после очередной паузы Фокс кивнул в сторону гостиной:
— Ну что, мне…
— Да.
Фокс ушел, и Аллейн остался в коридоре один. Снаружи, за массивными витражами, светило солнце. Стена, на которой должен был висеть портрет Генри Анкреда, была испещрена цветными набросками. Лестница уходила в тень. На невидимой отсюда площадке тикали часы. Над огромным камином нависал пятый баронет, надменно направляющий меч на густую пелену бесконечного ливня. В камине с легким треском догорело тлеющее полено, откуда-то, с той половины дома, где жили слуги, донесся пронзительный голос, затем другой, потише.