Роковая перестановка - читать онлайн книгу. Автор: Барбара Вайн cтр.№ 78

Эдам очень хорошо помнил, как разбил радиоприемник. Днем он взял его с собой в лес, разбил увесистым камнем и похоронил осколки под толстым слоем мягкой земли. На обратном пути он встретил Шиву, который трусливо бежал прочь, и вынудил его остаться. Закончив гладить, Вивьен принялась искать приемник. Она хотела послушать, как Ремарки отреагировали на возвращение ребенка; ей хочется порадоваться вместе с ними, сказала она. Эдам поднялся наверх проведать Зоси. Он заглядывал к ней каждые пять минут. Девушка все еще спала, и это тревожило его; несмотря на заверения Руфуса, ему не нравилось, что она спит и спит, невосприимчивая к внешнему миру.

Вивьен решила, что Зоси не спускается, потому что расстроена разлукой с ребенком. Вивьен сказала, что зайдет к ней, чтобы поговорить, и захватит кое-что из эссенций Баха, но когда Эдам возразил, что нет, не надо этого делать, она спросила:

— Эдам, ты не против, если я еще немного поживу здесь, пока не найду работу?

— У тебя есть работа, — сказал Шива. — Почему бы тебе не работать на том месте, куда тебя взяли?

— Я уже объясняла. Это будет неправильно. Это будет обманом. Миссис Ремарк может прийти к нему с малышкой, а мне придется лгать, даже если я никому ничего не скажу.

— Жизнь слишком коротка для такой щепетильности.

— Откуда ты знаешь, Эдам? Ты не старше меня, ты вообще младше меня, так откуда ты знаешь? А я думаю, что жизнь слишком длинна, чтобы делать то, что считаешь неправильным.

Вивьен одновременно ревностно и смиренно, без агрессии, отстаивала свое мнение; тихим глубоким голосом она говорила серьезные вещи, причем без доли шутки, совершенно искренне. Эдам видел в ней одного из тех инкубов, которые появляются на жизненном пути, вцепляются в тебя и проникают внутрь, которых совершенно невозможно стряхнуть с себя.

— Ты не можешь оставаться тут, — коротко, уверенно произнес Эдам, глядя в тарелку с едой, приготовленной ею.

Вивьен была ошарашена. Она ожидала совсем другого.

— Я имела в виду недельку или две.

— Я остаюсь здесь вдвоем с Зоси, и это окончательно.

Вивьен смотрела на него, прижав руку ко рту.

— Ладно, ты считаешь меня неблагодарным. Ты ошибаешься. Спасибо тебе за все, что ты сделала. Но все кончено, ясно? Вечеринка закончилась, лето закончилось. Шива уезжает, Руфус тоже; боюсь, что и тебе придется уехать. А теперь извини, мне надо идти.

Эдам пошел в ванную. Он наклонился над умывальником, и его начало рвать. «Mal au cњur» [89] — так французы называют то состояние, когда тошнит, и они правы, именно боль в сердце он и чувствует. Зоси спала в Комнате игольницы, она лежала на спине и мерно дышала. А вдруг, подумал он, она не спит, а вдруг это кома? Но он должен доверять Руфусу, он и будет ему доверять.

В Комнате смертного ложа, где на дверце шкафа на плечиках висело отглаженное бирюзовое платье, Эдам снял со стены картину и, прижав ее к груди лицевой стороной, отнес вниз, в сад. Он собирался запалить костер.

Место для этого он выбрал у стены огорода. Эдам никогда прежде не устраивал торжественных сожжений и надеялся, что в этом ему поможет керосин. Канистру он нашел в конюшне. Сильный ветер сдул с больших деревьев сухую листву и обломал мертвые ветки. Эдам принялся собирать все это, то и дело оглядывая погубленный сад. Его потерянный рай. Он бросил в огонь картину, даже не вынув ее из рамы. Горела она легко и неугрожающе. Язык пламени, пожиравшего шеллак, которым была покрыта рама, спрыгнул на стекло. Оно лопнуло, и полотно мгновенно загорелось. Люлька горела не так легко. Наверняка она была сделана из какого-то негорючего материала.

Позже — ему претила мысль о том, чтобы спать и тем более находится в той же комнате, — он перенес ящик с его содержимым в Комнату диковинки. Эдам уже не помнил, почему дал ей такое название, ведь там не было никаких диковинок, кроме винтовой лестницы, по которой можно было из стенного шкафа попасть на чердак. Комната находилась по другую сторону коридора от Комнаты смертного ложа и выходила на север, поэтому в ней всегда было сумрачно.

Эдам не сразу лег под бок к Зоси, погруженной в тяжелый сон. Костер все еще горел. Он развел его слишком близко к стене, и кирпичи покрылись черной копотью. Это было видно из окна, света от последних всполохов огня хватало. Ночь стояла темная, то и дело поднимался сильный ветер и качал ветки деревьев на фоне чуть более светлого неба. Прежде чем все разошлись по комнатам, он сказал Руфусу, что, по идеальной справедливости, огонь должен был бы перекинуться на дом и сжечь его дотла. И это разрушение Отсемонда поставило бы логическую точку.

На лужайке появился луч света. Кто-то шел с фонарем. Эдам увидел, что это Шива, который решил проверить костер. Чужое вмешательство вызвало у него в душе неясное сожаление. Однако он ничего не предпринял, только стоял и наблюдал, как Шива, подняв с земли ветку, принялся ворошить угли. В воздух тут же поднялся сноп искр, похожий на маленький салют.

* * *

Лили оставила Шиве записку. Он испугался этого послания, увидев белый, сложенный пополам листок, прислоненный к стоявшей на столе маленькой вазе с двумя хризантемами. Записка оказалась другого рода, самой обыденной — одной-двумя строчками Лили сообщала, что ушла на урок по бенгальскому.

Шива достал какую-то еду из холодильника и попытался смотреть телевизор. Об Уайвис-холле там ничего не было, но после того первого раза в телевизионных новостях об этом вообще больше не говорили. Что до вечерней газеты, то за ней придется идти через всю улицу, а эта идея ему совсем не улыбалась. По приходе домой он не подходил к зеркалу, а вот сейчас решил посмотреть на себя и увидел глубокую царапину на правой щеке с запекшейся струйкой крови.

Лили вернется домой к девяти. Шива решил встретить ее. На это решение его натолкнуло граффити на ограде, хотя он не знал, как Лили его примет, оттолкнет или нет. Эта мысль привела его в смятение, и если бы он не сжал кулаки и не стиснул зубы, им завладела бы паника. Шива снова включил телевизор и заставил себя смотреть викторину. Без четверти девять он вышел в холл и взял письмо, адресованное Сабине Шнитцлер. Марки на конверте не было. Зато у Шивы была марка в бумажнике, причем не одна, а несколько, по тринадцать и восемнадцать пенсов. Для письма в Австрию одной марки одного или другого достоинства будет мало, нужно две по тринадцать. Он приклеил две тринадцатипенсовых марки на конверт и подумал, а вдруг жена в этом письме спрашивает, можно ли ей приехать домой после того, как она бросит его; и тогда получается, что он собственноручно передает палачу свой смертный приговор. Но он все равно взял с собой письмо и бросил его в почтовый ящик по дороге к дому подруги Лили на Третьей авеню.

Шива подгадал так, чтобы подойти в тот момент, когда она появилась на крыльце и стала по ступенькам спускаться вниз. В этот вечер Лили опять оделась в розовые шелковые шаровары и камизу, а поверх накинула твидовое зимнее пальто. В темноте ее бледное лицо не выделялось светлым пятном. «Если она возьмет меня за руку, — подумал Шива, — значит, все хорошо». Она взяла его за руку, но сделала это как-то безжизненно, поэтому он ничего не понял. Супруги молча шли к дому, и в них не летели камни, их не освистывали. На улице вообще не было других прохожих, кроме них.