В ночи, которая на окраинах никогда не бывает темной, он выслушивался в ровное дыхание Энн и тихое неравномерное пощелкивание. Все это больше не раздражало Эдама. Вероятно, этими звуками его наказывали за то, что он согласился на предложение Шивы. В ту ночь все нереальные идеи свелись к одной. В такой поздний час легко поверить, что эти тихие звуки издает душа мертвого ребенка. Или, если у человека есть представление о вине и страхе, что Энн никогда не издавала эти звуки, что это были вообще не звуки, что они не существовали, что его напуганное воображение оживило их в памяти после той ночи десять лет назад, когда наконец-то пошел дождь и похолодало. Когда Эдам лежал и слушал шум дождя, который то ослабевал, то усиливался, а потом — дыхание ребенка, периодические, довольно громкие пощелкивания, хныканье, казавшееся преддверием плача, который так и не начинался.
Эдам вспоминал и не спал. Он знал, что не заснет. Сейчас тоже шел дождь, мерзкая зимняя морось. В памяти возник шепот того дождя. В ту ночь они забыли закрыть окно, а утром обнаружили лужу на широком дубовом подоконнике. Обнаружили они не только это.
Воскресные газеты приносили рано, и Эдам встал и спустился вниз, чтобы взять ее, мысленно молясь и стуча по дереву — по перилам, по входной двери, по архитраву входной двери. Заплакала Эбигаль, но на этот раз он предоставил Энн заниматься ею.
Страница с местными новостями. Его руки тряслись. Увидев статью, предваряемую заголовком, он отвел взгляд и закрыл глаза. Открыв их, он уставился в газету, не понимая, что читает, и думая о том, что из-за нервотрепки повредился в рассудке. Кости, найденные в могиле в Уайвис-холле, опознаны как принадлежащие жительнице Нунза и ее новорожденной дочери; опознала останки миссис Рита Пирсон из Феликсстоу.
И все.
Глава 17
Наверное, за ним пришла полиция, подумал Шива, когда в понедельник незадолго до закрытия в аптеку вошли двое мужчин, и один из них выставил на раскрытой ладони удостоверение. Он тоже видел статью в газете; вернее, он узнал эту новость еще вчера утром, когда Лили сама показала ему заметку, опубликованную в «Санди Экспресс». Заметка не лишила его сна, потому что Шива больше не нервничал. Он смирился. Лили ушла от мужа, для нее все это было слишком, причем она предупреждала его, что такое может произойти. Если он скажет что-то лишнее, это может разрушить ее чувства к нему. Шива и сказал лишнее. Им больше не о чем было говорить, они все время обсуждали только это, и он сказал жене то самое, что окончательно оттолкнуло ее.
Но полиция пришла не за ним. Им нужен был фармацевт. Они хотели поговорить с ним, проверить полученные из конфиденциальных источников (как догадался Шива) сведения и выяснить, правда ли, что Кишан покупал лекарства у подозрительных лиц, заново упаковывал их и продавал по завышенным ценам. Шива допускал, что именно так и было дело, но не вмешивался. Он повесил на двери табличку «Закрыто», попрощался и пошел домой.
Домой, где его ждет — а ждет ли? — Лили. В ее взгляде больше нет нежности, он больше не дождется от нее поддержки и утешения. В последний раз он имел все это прошлой ночью, до того как признался ей.
— Ты не виноват, — сказала она. — Ты случайно оказался там. Надеюсь, ты не собираешься идти с этим в полицию?
— Нет, не собираюсь. Я виноват. Если бы я не настоял на своей идее, Эдам отвез бы ребенка, и все закончилось бы. Он нашел бы Руфуса и отвез бы малышку в Лондон, и если бы он отвез ее, она осталась бы жива.
— Так он собирался отвезти ее?
— Да, он готов был ехать. Он уже собирался сесть в машину, но я его остановил.
Лили ничего не сказала, но выражение ее лица изменилось. Не двинувшись с места, жена, казалось, отшатнулась от него. Как будто ее дух, душа, сознание или что там еще съежилось и спряталось где-то внутри. На ней было платье из индийского хлопка, расшитое симметричным рисунком, совсем не похожее на то, что он когда-то взял у отца и подарил Вивьен. Знает ли Лили, что индийские женщины никогда не носят такую одежду? Он вдруг обнаружил, что его очень интересует ответ на этот не имеющий отношения к разговору вопрос. Она поднесла руку к лицу с типично австрийской бледной кожей и потерла щеку.
— Когда ты рассказывал мне об этом раньше, ты этого не говорил.
— Да.
— Шива, ты действительно так поступил?
— Мне это казалось безобидным. Клянусь, я думал, что это никак не навредит. Это никому не причинит вред, думал я, не добавит нервотрепки. Родители хотя бы будут знать, что ребенок жив. Моего интереса в этом не было, Лили, я планировал уехать. Вместе с Вивьен, как только она соберется. Я хотел домой. Я думал, что уже пришли ответы с медицинских факультетов, куда я подавал заявления. Клянусь, я предложил это не ради себя. Эдаму нужны были деньги, и я подумал, что так он их раздобудет.
— Ты все время подлизывался к этим двоим. Ты готов был на все ради того, чтобы понравиться им. Но они презирали тебя.
— Не знаю. Может быть. Они из тех англичан, которые всегда ставят себя выше таких, как я. Подобные люди ничего не могут с этим поделать, это у них в крови.
Идя к автобусной остановке, он вдруг обнаружил, что кивает своим мыслям. Эдам видел его в Хитроу, но намеренно сделал вид, будто не узнал. Конечно, все это можно оправдать. Они договорились не узнавать друг друга, причем договорились до того, как началась вся эта шумиха в газетах. (Шива воспринимал все как «шумиху в газетах», хотя отлично знал, что за печатными строчками стоит реальность, последовательность физических явлений.) Однако он чувствовал, что договоренность не общаться уже нарушена, что Эдам и Руфус отслеживают события вместе. Он представил, как один звонит другому, как они встречаются, как, возможно, ежедневно устраивают коллоквиумы. Но ни один из них не связался с ним. Манджусри — необычная фамилия, Шива и его семья — единственные в телефонном справочнике Лондона. Так что найти его несложно. Просто они считают, что на их совещаниях он стал бы маловажным, несущественным, ненужным третьим. Шива чувствовал себя очень одиноким и знал: конец его одиночеству не наступит, когда он придет домой.
Лили была абсолютно права: он пытался завоевать внимание Эдама. За все время, проведенное в Отсемонде, Шива ни разу не ощущал себя таким брошенным, как за час или около того до появления на кухне Эдама с люлькой. Всю информацию, связанную с похищением ребенка, он получал из вторых рук, от Вивьен, или узнавал сам, из разговоров. Никто ничего ему не объяснял и тем более не советовался с ним. Шива завладел газетой, которую Эдам и Зоси привезли из Садбери, и, сидя за столом, читал ее и узнавал факты. В кухню вошел Эдам и спросил, где Руфус. А спрашивал ли он об этом? Обратился ли он к нему вообще? Эдам всегда ходил и спрашивал, где Руфус, поэтому вполне возможно, что этот вопрос просто наложился на тот момент, а на самом деле Эдам ничего не говорил, даже не посмотрел на него, когда через кухню шел к задней двери с люлькой в руке.
— Начался дождь, — рассказывал он Лили, — и Вивьен вышла на террасу, чтобы убрать пледы. Терраса была вся застлана пледами, как большая кровать. Вивьен была снаружи, а Руфус сидел в кабинете, слушал радио и пил джин.