Моя мужская правда - читать онлайн книгу. Автор: Филип Рот cтр.№ 53

— Я не о том, — сказала Морин.

— О чем же?

— Твой брат тиран.

— В каком смысле?

— Посмотреть только, как по-скотски он обращается с женой. Нет слов.

— Побойся Бога, Морин, она для него самый близкий человек!

— Она для него вообще не человек. Она для него воробей, которому милостиво разрешено подбирать крошки. Моррис — властелин, а жена при нем состоит. Вот и весь смысл ее жизни.

— Это не так.

— Может быть. Не будем спорить. Просто мне неприятны и он и она.

Моррис с самого начала отвечал Морин взаимностью, но до определенного момента на словах сдерживался: во-первых, не хотел лезть в чужую епархию, а во-вторых, считал (как, впрочем, и я), что не пройдет недели — и странноватая подружка младшего брата исчезнет бесследно. Когда же мои отношения с Морин перешли в затяжную фазу, Тернопол-старший обеспокоился и попробовал поговорить со мной начистоту, но наткнулся на ежовые иглы. Я не младенец и не нуждаюсь в опеке. Если у меня и впрямь возникнут проблемы, запросто справлюсь с ними сам. Так я тогда полагал. Потому что был самоуверен, ослеплен молодостью и успехом, потому что не видел истинной глубины пропасти, в которую влез, потому что основы, на которых зиждилась в высшей степени достойная жизнь Морриса, казались мне не столь уж основательными, потому что опыт, извлеченный из художественной литературы, представлялся мне вполне достаточным. По всему по этому я ответил, когда брат стал настойчиво зазывать меня на обед (но только приходи, пожалуйста, один, Пеппи):

— Не беспокойся, Мо, как-нибудь разберусь. Мое дело.

— Твое дело — проза, а не маленькая индианка. С ней тебе самому не разобраться, не строй иллюзий.

— «Индианка» — должно быть, эвфемизм. Если ты про Морин, то ее мать из ирландской семьи, а отец немец.

— Правда? А судя по волосам и глазам, твоя подружка из племени апачи. Несколько диковата, правда, Пеп? Ты что, злишься? Ладно, проехали. Можешь не отвечать. И зря смеешься: еще наплачешься. Погоди, дикарка снимет с тебя скальп.

— Ухоженный благопристойный еврейский скальп.

— Ухоженный благопристойный еврейский скальп с умных и талантливых еврейских мозгов. Разве не жалко? Спасайся, дружок. Оставь львов Хемингуэю.

— Каких таких львов? Ты о чем, Мо?

— О ком. О тебе. Ты похож на недотепу, заснувшего в джунглях неподалеку от львиного логова.

— Я сплю в полуподвале на Девятой улице.

— Хорошо. Ты спишь в полуподвале на Девятой улице с дикой львицей. Странная забава. Только этого дерьма не хватало тебе на голову.

Тут я бросил трубку. Не надо лезть мне в душу. И этот тон… Младший брат подошел к зеркалу. Грозной печати рока на лице не наблюдалось. Прежний Тернопол-Победитель. Недолго же ему осталось.

На следующее утро после обсуждения двухмесячной беременности я настоял, чтобы Морин сдала мочу на анализ в ближайшую аптеку, угол Второй и Девятой. Тест покажет, как обстоят дела в действительности. «Насколько я понимаю, ты не веришь мне на слово. Что ж, посмотрим». — «Пожалуйста, займись мочой». Она сделала, как я сказал; почти: моча была не ее. Подробности выяснились три года спустя, когда после очередной суицидной попытки Морин потянуло на откровенность. Итак: прежде чем зайти в аптеку, она направилась в Томкинс-сквер, ставший позже излюбленным местом хиппи, а в пятидесятые собиравший под солнышком на своих скамейках всякую окрестную пьянь-рвань. Там Морин подошла к беременной негритянке, которая плелась по аллее, толкая перед собой коляску с предыдущим своим порождением. «Я — сотрудница исследовательского центра; не хотите ли за соответствующую плату сдать мочу на анализ?» После недолгого торга стороны достигли соглашения. В подъезде многоквартирного дома беременная негритянка спустила до колен панталоны и присела на корточки в донельзя загаженном углу. Тут Морин не соврала. Через несколько лет вернувшись в Нью-Йорк, я посетил место совершенного против меня преступления — подъезд оставался именно загаженным и именно донельзя. Чернокожая мамаша пустила мощную струю в услужливо и своевременно подставленную банку. Так была решена моя судьба. Морин это обошлось в два доллара двадцать пять центов. Ничего не скажешь, выгодная сделка.

Анализ, сказала Морин вернувшись, будет готов через четыре дня, плюхнулась в мою постель и не вылезала из нее трое суток, все это время бредя о прошлом (либо бродя по прошлому; либо делая вид, что бредит или бредет). Она собачилась с Мециком; отбивалась от его обивочного дружка; изливала потоки слез и рыданий на Уокера, разгуливающего перед зеркалом в нижнем белье молодой жены (ее чулки он запихал в бюстгальтер). Отказывалась от еды и питья. Не давала вызвать врача, с которым за пару месяцев до того консультировалась. Когда я дозвонился скульпторам с Бликер-стрит, не пожелала с ними разговаривать. Не хотите ли навестить заболевшую приятельницу, спросил я, надеясь, что они уговорят ее что-нибудь съесть. Выхватив трубку у мужа, супружница злобно рявкнула: «Эта так называемая приятельница больше для нас не существует». Отбой. Черт его знает, что Морин начудила у шизиков… Я сидел дома, боясь оставить ее одну даже на минуту — призрак самоубийства витал по полуподвалу. Я испил полную чашу коктейля из страха и омерзения; ничего подобного мне не приходилось до того испытывать; о боже, это были только цветочки — ягодки впереди. Вечером третьего дня Морин встала с постели. Видения прекратились. Она умылась и глотнула апельсинового сока. Потом опустилась на стул в гостиной и битый час абсолютно молча и неподвижно просидела, закутавшись в мой махровый халат. Глядела в одну точку.

— Раз уж тебе стало лучше, — сказал я, — пойду пройдусь. Подышу свежим воздухом. Надеюсь, за это время ничего не случится. Будь благоразумна. Я на минутку.

— Воздухом? На минутку? — Голос ее был полон подозрительности.

— Воздухом. На минутку.

— Собираешься слинять, Питер? Как от всех прежних своих идиоток? Сунул-вынул — и бежать, верный ученик Флобера?

— Скоро вернусь.

Вдогон мне, выходящему, прозвучали слова, обращенные в пустоту… нет, не в пустоту, а к некому невидимому судье (о, прозорливая сучка, она уже тогда все предвидела!): «После этого, ваша честь, мы уже не встречались».

Дойдя до аптеки, я извинился перед дежурным фармацевтом за то, что пришел несколько раньше назначенного срока, и спросил, не известны ли результаты теста на беременность. Да-да, миссис Тернопол (так Морин обычно представлялась в общественных местах). Должны быть готовы завтра утром. Ах, сегодня утром? Очень хорошо, значит, мы ошиблись. (Она ошиблась. Она часто ошибалась. «Ну и что? — агрессивно оправдывалась Морин в таких случаях. — Я же не автомат, черт возьми! Это ты автомат для достижения успехов, а ведь есть еще и люди! Как я, например».) Если же это не ошибка, а обман, то зачем? Чтобы на день оттянуть развязку? Просто по неистребимой привычке ко лжи? Или так она понимает суть «творчества», которым собирается заняться?